Адаптированный, с авторскими вставками, перевод статьи Томаса Метцингера “Are you sleepwalking now?” для Aeon.
Учитывая, насколько слабо мы можем контролировать ход наших мыслей в повседневности, существует ли способ достичь реальной ментальной автономии?
Представьте, что вы стоите на носу парусника и наблюдаете за группой резвящихся дельфинов. В дальних странствиях, прыжки позволяют дельфинам экономить энергию, поскольку сопротивление воздуха меньше, чем у воды. Вдобавок, это довольно эффективный способ заполнять легкие воздухом во время быстрого передвижения. Обычно животные чередуют прыжки в воздух с неглубокими “нырками”, примерно в два раза длиннее прыжка. Стая дельфинов, ритмично пронзающая телами морскую гладь на большой скорости, представляет собой весьма эффектное зрелище. Такой способ передвижения иногда обозначается дельфинированием.
*“Дельфинирование” (porpoising) как термин, обозначает длиннопериодическое колебательное движение, и даже вошло в авиационную терминологию. — прим.переводчика
Эта акробатика является подходящей метафорой для тех явлений, которые происходят в нашем мозгу в ходе мышления. То, что принято считать осознанным мышлением, на самом деле представляет собой процесс, сходный с дельфинированием. Мысли на краткое время выпрыгивают из океана нашего бессознательного, прежде чем снова погрузиться в него. Такая “дельфинья” модель когнитивного процесса позволяет лучше представить границы нашего сознания. Например, временные промежутки, в течение которых мысль обрабатывается в сознании заметно короче периодов последующей “подводной” обработки. И подобно тому, как дельфины пересекают поверхность воды, мысли часто пересекают границу между сознанием и бессознательным. Иногда отдельные дельфины находятся так близко к поверхности, что могут частью тела подниматься над ней. При соответствующей практике, вы можете научиться замечать их прямо перед прыжком, так же как вы можете научиться определять тонкие, полусознательные (semi-conscious) паттерны, прежде чем они проявятся в виде полноценных мыслей и ощущений. “Дельфинов” может быть даже больше одного: по всей вероятности, мысли конкурируют между собой за фокус внимания и влияние на наше поведение.
Суть здесь в том, что умственные действия, доступные нам через интроспекцию, представляют собой не более, чем мгновенные когнитивные озарения, “надводные” части процесса, большую часть времени проходящего под поверхностью нашего сознания. В связи с этим возникает странный вопрос: что собой представляет “я” , стоящее на носу и наблюдающее за игрой мыслей-дельфинов? Когнитивные философы (philosophers of mind) часто попадают в ловушку, полагая, что целеустремленное, рациональное мышление является волевой функцией. Но если мы лишь отчасти осознаем деятельность, происходящую в нашем сознании, то не может идти и речи об абсолютном контроле над собственными мыслями и их возникновением. Способны ли мы вообще отличить ментальные действия, поддающиеся выбору и направлению, от более общей категории ментальных событий, которые происходят помимо нашего контроля? В какой мере мы являемся полноценными ментальными агентами, способными выражать свою волю свободно, а не под влиянием сил, неподвластных нашему осознанию?
Одной из самых увлекательных областей исследования в нейронауке и экспериментальной психологии в последнее время является феномен “блуждающего ума” — проявление спонтанных или не связанных с задачей мыслей (task-unrelated thoughts). Результаты его изучения будут иметь радикальные последствия для политики, образования и морали. Если мы рассмотрим эмпирические данные, то придем к удивительному результату, имеющему глубокое философское значение: когнитивный контроль является исключением, а его отсутствие — правилом. Нам часто нравится назначать некое основополагающее “я” инициатором или причиной наших действий, но это всего лишь миф, пусть и распространенный. На самом деле, настоящую когнитивную целенаправленность мы проявляем только в течение трети нашей сознательной жизни. Мы не знаем точно, как и когда им овладевают дети, и, вполне вероятно, что многие из нас постепенно теряют его к концу жизни. Что же до нашей внутренней жизни, то теория блуждающего ума предполагает, что мы выступаем в роли автономных личностей лишь в исключительно редких случаях.
Анализ результатов исследования данного феномена показывает, что нам стоило бы избавиться от наивных бинарных представлений о противостоянии между “свободой воли” и “детерминизмом”, “сознательным” и “бессознательным”, “личностными” и “субличностными” процессами. В философии познания последней диадой описывают сознательные причины и убеждения личности в сравнении с теми, которые провоцируются биологическими или физиологическими функциями организма. Как следует из метафоры с дельфинами, человеческие существа не обладают полноценными картезианскими эго, способными к полному самоопределению. Но так же мы не являемся и примитивными автоматами. Вместо этого, наша сознательная внутренняя жизнь, похоже, заключается в управлении спонтанно возникающими психическими поведением. Большая часть того, что наполняет наше сознание, происходит автоматически, подобно биению сердца или аутоиммунной реакции, но все же эти процессы, в большей или меньшей степени, поддаются сознательному контролю.
Mental actions & mental behaviors — внутренние, психические аналоги возможных наблюдаемых выводов (observable output) биологических систем. Оба направлены на достижение конечного целевого состояния, НО!
Действия во-первых, планируются сознательно, во-вторых, могут быть намеренно прекращены или остановлены в любой момент, и в-третьих, демонстрируют четкий феноменологический профиль включающий в себя ощущение усилия, целенаправленность, глобальный контроль и обладание/вовлеченность (ownership).
Поведения, в свою очередь, хоть и целенаправленны, но не обладают явной, эксплицитной формой сознательной репрезентации цели. Они характеризуются автоматизмом, сниженной чувствительностью к контексту и низким самоконтролем, мы можем даже не заметить их активацию, и они могут быть куда быстрее действий. Их феноменологический профиль может отсутствовать (читай, отсутствует ощущение “авторства”, усилия, всех тех ощущений, которые имеют место быть при сознательных действиях). Подробнее здесь.
Тогда действительно интересным становится вопрос: каковы причины и последовательность “всплытия” различных мыслей и действий, и с помощью какого механизма мы их присваиваем? Мы должны исследовать, как наш организм превращает различные субличностные события в мысли или состояния, которые кажутся принадлежащими нашему “я” в целом, и как мы можем научиться контролировать их более эффективно и действенно. Эта способность создает то, что я называю ментальной автономией. Также, я считаю, что помогать гражданам в ее развитии — важная этическая ответственность правительства и общества, и на данный момент они ей пренебрегают.
Наши умы пребывают в состоянии блуждания гораздо чаще, чем принято считать — несколько сотен раз в день и до 50 процентов времени бодрствования. Мы платим внушительную цену за эти умственные странствия. Исследования показали, что спонтанные переходы в состояние блуждающего ума негативно влияют на понимание текста, обучение, внимание, кратковременную память, математические способности и способность безопасно управлять автомобилем. Склонность к мечтательности (daydreaming) также снижает уровень удовлетворенности жизнью. Те, кто теряют связь с настоящим, погружаясь в размышления о будущем или прошлом, обычно чувствуют себя хуже, чем те, кто удерживают свое внимание в текущем моменте. Существуют также различные виды расстройств, провоцируемые бессонницей, опьянением, легкой анестезией, различными болезненными состояниями (такими, как лихорадочные/горячечные сны (fever dreams) или депрессивные руминации), которые приводят личность в неконтролируемое сумеречное состояние. В такой ситуации сознание погружается в безостановочную последовательность мучительных навязчивых мыслей, разорвать которую волевым усилием человек не способен.
Тем не менее, далеко не все формы умственного блуждания одинаково деструктивны. Есть предварительные доказательства того, что спонтанные мысли играют важную роль в восстановлении психики после неприятного жизненного опыта, а также в автобиографическом планировании, творческом решении проблем, целеустремленном мышлении и, возможно, даже в более глубоких формах саморефлексии. На самом деле, блуждание мыслей часто можно рассматривать как процесс эмоциональной саморегуляции. Я предполагаю, что это включает в себя полуавтоматическое жонглирование когнитивными концепциями или переключение между горизонтами прогнозирования будущего. Блуждающий ум подобен обезьяне, перепрыгивающей с ветки на ветку во внутреннем эмоциональном ландшафте. Он будет избегать неприятных воспоминаний и ощущений и пытаться достичь комфортного состояния. Если текущий момент непривлекателен или скучен, то, конечно же, приятнее будет заняться планированием следующего отпуска или погрузиться в романтические фантазии.
Теперь давайте попробуем дать научное определение понятию “блуждающего ума”. Давайте посмотрим, что происходит с неврологической точки зрения во время этих эпизодов. Множество эмпирических исследований показывают, что области мозга, ответственные за блуждание ума, в значительной степени совпадают с так называемой сетью дефолтного режима работы мозга (Default Mode Network, DMN). Это большая нейронная сеть в нашем мозге, которая активируется, в основном, в периоды покоя, когда наше внимание направлено вовнутрь. DMN задействуется, например, во время мечтаний, во время вспышек непрошенных, спонтанных воспоминаний, или когда мы думаем о себе и нашем будущем. Однако, как только необходимо выполнить конкретную задачу, эта часть мозга отключается, и мы сразу же концентрируемся на решении проблемы.
Я полагаю, что основной задачей обеих сетей является поддержание стабильного положительного самоощущения. Подобно программам автоматического технического обслуживания, они постоянно генерируют новые истории, сплетая воедино различные временные горизонты. Каждый микро-нарратив способствует созданию иллюзии непрерывности личности на протяжении долгих периодов. Добавлю также, что блуждание ума представляется мне процессом, сходным со снами. Я считаю, что с его помощью наш мозг консолидирует долгосрочную память и стабилизирует определенные части того, что я называю моделью самовосприятия или “Я-моделью” (Self-model).
Лично я, признаюсь, не верю в существование такой сущности, как “я”. В лучшем случае, у нас есть некий цельный внутренний образ или представление о себе как целом, состоящем из множества функциональных модулей и слоев — я-модель. На самом базовом уровне она основана на множестве внутренних ощущений, включая аффективные и эмоциональные состояния, и опирается на телесные восприятия, такие как интуиция, сердцебиение, дыхание, голод или жажда. На более высоком уровне, я-модель отражает отношения человека с другими людьми, этические и культурные нормы, а также чувство собственного достоинства. Чтобы создать прочную связь между социальным и биологическим уровнями, я-модель способствует формированию иллюзии транстемпоральной идентичности — веры в то, что мы являемся цельной неизменной сущностью, основанной на историях, которыми наш мозг повествует себе о прошлом, настоящем и будущем. Подозреваю, что именно ощущение транстемпоральной идентичности стало одним из центральных факторов возникновения больших человеческих обществ, которые опираются на понимание того, что именно “я” буду наказан или вознагражден в будущем. Только до тех пор, пока мы верим в свою непрерывную идентичность, нам имеет смысл справедливо относиться к своим ближним, поскольку последствия наших действий, в конечном счете, всегда будут иметь последствия
Восприятие себя, в качестве главного действующего лица некой истории — это всего лишь полезная фикция, нейровычислительный артефакт процесса эволюции нашей я-модели.
Имейте в виду, что такое моделирование — лишь удобный самообман, на который наш организм пускается, чтобы повысить свою выживаемость. Наша сфера феноменального (того, что мы ощущаем: наше субъективное самоощущение, эмоции, мысли) — лишь малая часть сферы нейробиологической, находящейся в физической реальности. Нет такого участка мозга, который отвечал бы за поддержание личности, лишь система динамических, самоорганизующихся процессов, работающая в фоне. Тем не менее, похоже, что эти процессы часто основывают свое функционирование на самоисполняющихся пророчествах. Другими словами: у нас есть личность, потому что мы убеждаем себя, что она у нас есть. В ходе эволюции, человечество развило в себе актерские способности, позволяющие нам представить себя определенным персонажем, чтобы более-менее эффективно отыграть его роль на воображаемой сцене. Однако, реальная жизнь — вовсе не театральная пьеса. И персонажи, и отыгрыш имеют место только в воображении “актера”. Эфемерность воображаемых персонажей соответствует эфемерности воображаемого “я”. Вероятно, что и бессмертная душа является такой же фикцией.
Одна из основных функций я-модели заключается в формировании и уточнении предсказаний, позволяющих контролировать ощутимые последствия наших действий. Так возникает ощущение агентности (sense of agency): впечатление того, что мы являемся активным агентом, действующим лицом, персонально направляем собственные действия; тем, кто спланировал акцию, принял решение о выполнении и осуществил ее. Когда мы направляем руку взять стакан или бросить мяч, нам необходимо заранее предвидеть, что мы почувствуем в результате успешного действия. Чтобы сделать такое предсказание и свести к минимуму вредоносные сюрпризы, мы должны сформулировать качественное объяснение первопричины того, что мы испытываем. Поскольку реальной причиной являются бессознательные субличностные процессы, такие как “разрядка” или “вспышка” синапсов (в английском языке синаптическая передача нервного импульса описывается термином “выстрел синапса” — synapse firing), которые не могут быть представлены в рабочем пространстве нашего сознания, мозг сообщает себе нечто иное: должно существовать некое “я”, направляющее все эти мысли и действия. Таким образом, сознательный опыт целенаправленного и агентного поведения становится самым простым и элегантным объяснением происходящего. Так, когда я смыкаю пальцы вокруг ножки бокала или чувствую шероховатую поверхность теннисного мяча в своей руке, я делаю вывод, что я, должно быть, являюсь действующим лицом, способным инициировать, контролировать и приписать* себе эти события (Я подумал, Я захотел, Я решил, Я сделал).
*”Приписывание себе” здесь выступает как русский аналог английского ownership, “обладания”. Это Я совершил действие, оно, в буквальном смысле МОЁ, я им обладаю в том плане, что мне принадлежат его задумка, реализация и конечный результат. — прим.переводчика
Ощущение агентности включает три основных компонента: субъективное внутреннее переживание того, что вы являетесь инициатором или причиной своих мыслей и телесных действий (то, что можно передать таким словом, как “первопричинность”* , ultimate origination); устойчивое впечатление контролирования или прямого выполнения действия на протяжении определенного времени; и чувство обладания (ownership), ощущение того, что эти мысли и телесные действия принадлежат вам. У человека, страдающего шизофренией, может отсутствовать любая из этих компонент или все они, поскольку он не способен должным образом интегрировать репрезентации своих мыслей или действий в я-модель. Некоторые пациенты сообщают, что ощущают себя механическими марионетками или роботами, контролируемыми внешней силой, а в их сознание произвольно вторгаются чужеродные идеи.
*Совсем утрированно, но близко по смыслу, ultimate origination можно перевести как то, что вы являетесь истинной причиной (первопричиной) происхождения своих действий в последней инстанции.
Однако, даже если вы ощущаете себя действующим лицом (причиной и автором своих действий), это не означает, что вы им являетесь. Наш биологический организм обычно не способен воспринимать нашу “Я-модель” как модель. Вместо этого мы склонны полностью отождествлять себя с ее содержанием, подобно тому, как актер отождествляет себя с персонажем. Чем большей степени предсказуемости своего поведения мы добиваемся, тем больше соблазна сказать: это я, и я сделал это. Мы рассказываем себе складную и простую каузальную (причинную) историю, даже если она ложна с научной точки зрения. Эмпирически говоря, “Я-как-главное действующее лицо” — это всего лишь полезная выдумка или гипотеза, нейровычислительный артефакт процесса эволюции нашей “Я-модели”.
На уровне мозга этот процесс является поистине удивительным достижением эволюции. Но если мы посмотрим на полученный сознательный опыт со стороны, как бы со стороны, на уровне целостного человека, то мини-рассказ мозга окажется слегка самодовольным, немного грандиозным и, в конечном счете, заблуждением. Агентность на уровне мысли — это действительно “поверхностный” феномен, порожденный тем фактом, что “подводные”, бессознательные предшественники нам просто неизвестны. Даже если мы иногда достигаем состояния напоминающего идеал “чистого рацио”, мы, вероятно, делаем это лишь спорадически. Наша сознательная умственная деятельность обычно является непроизвольной, непреднамеренной формой психического поведения.
Если вернуться к метафоре с дельфинами, то мы не можем сойти с корабля и тем более вызвать дельфинов из ниоткуда, но, возможно, мы можем выбирать, куда смотреть.
Получается, что у нас есть: способность устанавливать правила для собственного психического поведения; активно контролировать фокус внимания; четко выбирать мысленные цели; направлять поток мыслей в соответствии с разумом и логикой; и, что самое важное, намеренно завершать текущий психический процесс. Способность к таким действиям — это то, что я назвал ментальной автономией, и она позволяет нам достигать различной степени внутреннего самоконтроля.
Мы знакомы с идеей автономии в наших действиях во внешней сфере, например, когда мы контролируем наши телесные движения и импульсы (“Завтра я сделаю зарядку; не буду есть это печенье”). Однако, согласно субъективному опыту, существуют не только телесные, но и психические действия. К ним можно отнести активное перенаправление внимания на дыхание в медитации, намеренное внимание к лицу человека, находящегося перед вами, попытку извлечь из памяти зрительные образы, логическое мышление или умственные вычисления.
Обратите внимание, что сознательное бездействие, недеяние (not acting) здесь так же важно, как и действие. Определяющей чертой автономии как во внутренней, так и во внешней сфере является вето-контроль, способность подавлять, приостанавливать или прекращать текущие действия. Страдающие от логореи (“словесного поноса”), к примеру, не могут остановить свой внешний поток слов. Точно так же те, кто не может войти в контакт с собственной внутренней тишиной, в конечном итоге теряют контакт с собой и способность ясно мыслить. Если вы садитесь за стол с целью написать трудный текст или найти ответ на сложный вопрос, вы должны уметь не думать о своем обеде, о последнем разговоре с матерью или что показывают в новостях. Чтобы добиться чего-либо в долгосрочной перспективе нужна способность противостоять отвлекающим факторам и соблазнам посягающим на нашу осознанность (awareness). Но стоит хоть на мгновение потерять концентрацию, как ваш мыслительный процесс тут же перехватывает маленький агрессивный внутренний демон, кричащий “Обрати на меня внимание!” или “Думай меня!”, и разум начинает блуждать.
Центральное значение здесь имеет особая составляющая я-модели. Я называю его “моделью эпистемического агента” (epistemic agency model) — та часть, которая позволяет нам чувствовать “Я — это знающее Я; я знаю, что я знаю”. Это самая сердцевина нашей субъективности, перспективы от первого лица. Она формируется предсказаниями того, что организм может и будет знать в будущем, и помогает нам постоянно совершенствовать нашу модель реальности. Подумайте, как вы начинаете новую работу: вы определяете, какие новые навыки и знания вам необходимо приобрести, и начинаете заполнять пробелы. Это и есть модель эпистемического агента в действии. Именно она позволяет нам выбирать цели наших знаний, позволяет нам активно фокусировать свое внимание на определенных проблемах и идеях, а также решать, что мы хотим понять лучше. Очень важно, что модель эпистемического агента подразумевает особый вид самопознания, который лежит в основе ментальной автономии: ведь успешная реализация способности подразумевает не только умение делать это, но и знание того, что у вас есть такая способность.
Что, если ваша мысль “Я только что заметил, что мой ум сбился с пути!” сама по себе является иллюзией контроля?
Теперь мы можем увидеть блуждание ума таким, какое оно есть на самом деле: непроизвольная потеря ментальной автономии через потерю модели эпистемического агента. Эпизод мечтательности просто случается с вами — есть “обладание” (ownership) событием (это Ваш ум блуждает, это Ваше “кино”), но нет контроля над ним (вы не делали сознательный выбор в пользу блуждания ума и вы не можете взять и прекратить грезить наяву, вы — персонаж этого кино и некому нажать на паузу). Это не то, что вы делаете, а то, в чем вы “теряете себя”. В этот момент вы утратили особый вид самоосознания (self-knowledge), способность прервать ход мыслей и выбрать, что именно вы хотите узнать. Вы можете мечтать о том, чтобы стать осознающим “я”, но сейчас вы потеряли всякое осознание собственной способности положить конец этому процессу.
Уместно будет проиллюстрировать это “дилеммой узника”. Представьте себе одиночную камеру с заключенным в ней узником. Каждую ночь, когда узник спит, приходит стражник и отпирает дверь камеры оставляя её открытой до самого утра. Незадолго до того, как узник проснется, стражник снова запирает камеру. Если бы узник бодрствовал и знал, что дверь не заперта — он мог бы выбраться из камеры. Но он спит, и то, что камера открыта, ничего не меняет.
Высокая степень ментальной автономии не означает, что вы должны прекратить то, что делаете, прямо сейчас. Если вы, например, глубоко расслаблены на природе или спокойно сидите в медитации, то вы можете спокойно отдыхать в настоящем моменте с ясным и тихим умом, но при этом неявно знать, что вы всегда можете приостановить приходящую мысль или встать и уйти в любой момент. Пока вы обладаете способностью к самоконтролю и осознаете этот факт, ваша модель эпистемического агента остается нетронутой, и вам не нужно прилагать никаких усилий.
Точно так же, как вы можете ощутить автономию во время медитации, то же самое, иногда, происходит и во время сна. Сон можно рассматривать как разновидность сознательного мышления, но, в отличие от состояния бодрствования, мы обычно не контролируем свои мысли и внимание. Сны кажутся неким неограниченным способом моделирования мира. Иногда, однако, во сне можно вновь обрести ментальную автономию, так называемое “осознанное сновидение” (lucid dreaming). Когда мы становимся осознающими во сне, появляется стабильное “осознающее Я”. Думаю, что модель эпистемического агента — это то, что добавляется при переходе к осознанности и таким образом перекрывается с той частью, которая отключается, когда мы теряем ментальную автономию в течение дня. Но это действительно вопрос о том, способны ли человеческие существа вообще на “осознанное бодрствование”. Как вы можете знать, что вы действительно бодрствуете (awake) в данный момент?
Вот одна из самых тревожных идей, которые я обнаружил в научной литературе о блуждании ума. В так называемых “иллюзиях контроля” люди могут галлюцинировать свою роль в случайных событиях, в которых они не играли никакой причинной роли. Например, людям кажется, что если они сами выбирают билеты в лотерее, то у них больше шансов на выигрыш, чем если кто-то другой выбирает за них, или они действительно бросают игральную кость сильнее, чтобы получить большее число. Люди, которые правильно “предсказывают” броски монет в начале серии, начинают думать, что их результаты улучшатся с практикой, и что отвлечение внимания ухудшает их результаты.
Теперь представьте, что вы медитируете, когда замечаете, что у вас произошел провал во внимании. Вы восстанавливаете мета-осознанность (meta-awareness) о том, что делает ваш ум, и возвращаетесь к дыханию. Что если ваша короткая (возможно, даже слегка торжествующая) мысль “Ах, я только что заметил, что мой ум сбился с пути!” сама по себе является иллюзией контроля? Скорее всего, это не вы заметили. Скорее, я-модель медитирующего могла быстро воссоздать неожиданный внутренний опыт “прихода в себя” как достижение “я”, внезапное озарение, вызванное самим собой. Но никогда не было такого “я”, которое бы что-то заметило.
Возможно, даже ментальная автономия — это просто очень сложный трюк, который я-модель разыгрывает с нами, и он не включает в себя подлинную форму предиктивного (предсказательного) контроля. Возможно, ментальная автономия не играет никакой реальной каузальной (причинной) роли в наших мыслительных процессах. Если это так, то сама идея автономного ментального действия кажется просто романтической фантазией, и мы должны полностью отказаться от нее. Даже высокоуровневый когнитивный контроль может быть просто другой формой ментального лунатизма (mental sleepwalking). Давайте назовем это “Радикальный нейробуддизм” и вернемся к нему в конце.
Подобные эмпирически обоснованные инсайты являются примерами того, что я называю “натуралистическим поворотом в образе человечества”. Генетика, когнитивная нейронаука, эволюционная психология и современная философия ума предлагают нам новый образ себя, основанный на всё более детальном понимании наших глубинных когнитивных структур. Хотим мы того или нет, но нам необходимо начать рассматривать наши умственные способности как природные свойства, имеющие свою биологическую историю. Эти свойства можно объяснить с помощью методов науки и, в принципе, контролировать технологически — возможно, даже реализовать на небиологических системах-носителях. В этом более широком контексте легко понять, что сверхрациональные системы ИИ будущего могут не только обладать гораздо более высокой степенью ментальной автономии и внутренней согласованности, чем мы, но и, вероятно, будут гораздо лучше разбираться в морали.
Для тех из нас, кто готов признать факты, блуждание ума создает множество новых нормативных проблем. Оно бросает вызов широко распространенным исходным предположениям, принятым в экономике и политической философии, и все это имеет глубокое значение для прикладной этики и выработки политического курса (policymaking). Изменение климата, хищнический капитализм и религиозный фундаментализм действительно являются лишь “поверхностными” явлениями, поскольку действия человека, приводящие к ним, определяются глубинной структурой нашего разума, функциональной архитектурой наших “интегрированных” в культуру мозгов. Настоящий вызов — это не изменение климата как таковое; истинные проблемы, с которыми человечество должно бороться, — это встроенные особенности нашего собственного разума, такие как систематический дефицит рациональности и эмпатии, самообман и крайняя уязвимость внутренних механизмов, создающих ментальную автономию.
Этот процесс познания самих себя эмоционально непривлекателен для многих. Он заставляет нас противостоять многовековым системам систематического самообмана, часто представленным некоторыми формами организованной религии. Действительно, одним из интересных аспектов ментальной автономии является наша общая неспособность заметить, когда нам ее не хватает. Мало того, что существует широко распространенная форма “интроспективного игнорирования” (introspective neglect), связанная с потерей когнитивного самоконтроля, характеризующего нашу внутреннюю жизнь, напоминающая форму анозогнозии или анозодиафории (как у пациентов, неспособных осознать или остающихся равнодушными к существованию инвалидности, например, того факта, что их левая рука парализована). Сам феномен блуждания сознания также явно связан с отрицанием и конфабуляцией. Интроспективный опыт и вербальные отчеты о собственной внутренней жизни, вероятно, могут быть искажены предубеждением относительно степени контроля над собой, иллюзией превосходства и иллюзией интроспекции (когда мы ошибочно предполагаем прямое понимание происхождения наших психических состояний, считая при этом интроспекцию других ненадежной).
Учитывая все новые данные, как мы можем систематически повышать нашу собственную ментальную автономию — и какова роль политических институтов в поддержке отдельных граждан в этом процессе?
Исследования в области медитации могут внести большой вклад в развитие психической автономии. Практика осознанности иногда может привести к кристально чистому и безмолвному уму, совершенно не замутненному мыслями, к чистому сознательному переживанию ментальной автономии как таковой, возникающей без фактического контроля. У практикующих длительное время это может быть результатом культивирования своего рода внутреннего бездействия, которое включает способность замечать, мягко отпускать и отдыхать в открытом, безусильном, ничего не выбирающем (choiceless) состоянии осознанности.
Однако вначале медитация явно предполагает принятие решений, в процессе того, как субъекты развивают мета-осознанность, наряду с осознанием своей способности контролировать внимание. Это можно рассматривать как систематическую форму “сэмплирования опыта”* (experience sampling). Ученый в лаборатории может определить частоту блужданий ума, попросив испытуемого нажимать на зуммер каждый раз, когда ум блуждает. В медитации зуммером является ваше собственное осознание: в лаборатории в своей голове вы “прощупываете” собственный ум, пытаясь как можно раньше обнаружить следующего дельфина и поймать себя на блуждании ума. Вначале процесс активного отключения (disengaging) от каждой возникающей мысли, снова и снова, тысячи раз, будет создавать кратковременные иллюзии контроля, о которых говорилось выше.
*-”Сэмплирование опыта” — это как пробоотбор в естествоиспытательной среде, где исследователи делают выборочный отбор материала для изучения. В данном случае имеется в виду сознательный и выборочный отбор элементов сознательного опыта для фокусирования на них. — прим.переводчика
Вопрос о том, действительно ли для мышления такого рода необходимо прочное понятие самости (selfhood), как утверждает большинство западных философов, оспаривается во многих восточных традициях. Высший уровень ментальной автономии часто рассматривается как форма безличного свидетельства или (по словам философа индийского происхождения Джидду Кришнамурти) “наблюдение без наблюдателя” (хотя даже эта чистая форма глобального мета-сознания все еще содержит неявное знание о том, что организм может действовать, если потребуется). По-видимому, существует средний путь: возможно, ментальная автономия действительно может быть пережита как таковая, неагентным образом, как просто способность. Поэтому понятие “ментальная автономия” может стать глубокой точкой соприкосновения, где восточная и западная философия обнаруживают общую концептуальную почву.
Сознательная я-модель взрослого человека может быть встроенной культурой пост-фактум (post-hoc) конфабуляцией.
Эмпирические исследования также важны для повышения ментальной автономии. Например, было показано, что отдельные мысли обладают различной степенью “прилипчивости”, поскольку от них более или менее трудно оторваться. Другие недавние эксперименты с опытными практиками осознанности (mindfulness) начали проливать свет на динамику нейронной активации, связанной со спонтанным возникновением мыслей. Сложность заключается в том, что большинству людей очень трудно точно определить момент возникновения мыслей. Лично я считаю, что самая первая мысль — это неизбежный момент удивления, рассеянности и затуманенности, и что в лучшем случае я могу осознать только начало второй. Но опытные медитаторы — идеальные испытуемые, поскольку они обладают интроспективными способностями, необходимыми для точного определения момента начала, и могут помочь нейробиологам определить различные области мозга, поддерживающие появление спонтанных мыслей.
С другой стороны, если идеи, изложенные в этом эссе, верны, то современная наука о сознании может дать медитирующим новые перспективы и, возможно, более глубокое понимание их собственной созерцательной практики. Если даже мысли типа “Я только что успешно отстранился от мысли и восстановил мета-осознание!” в конечном итоге являются всего лишь очередной иллюзией контроля, то практикующий только что отождествился с содержанием особенно цепкой и умной новой я-модели в мозге.
Важно помнить, что нейронауки являются лишь частью головоломки. Культура тоже играет свою роль. Контекст определяет то, как мы формулируем свой внутренний опыт. Это приводит к формированию неточных, но адекватных в функциональном плане репрезентаций у нас в сознании, например ощущение моральной субъектности. Контролируемость и этическая ответственность должны быть встроены в человеческий мозг извне, путем социального взаимодействия детей и взрослых. Если детям с детства говорить об их полной ответственности за свои действия, и соответственно поощрять их или наказывать, идея ответственности будет встроена в их сознательную я-модель. Их бессознательные прогнозы будут включать свою ответственность, а внутренний жизненный нарратив аргументированно обоснует это положение вещей. Сознательная Я-модель взрослого человека может быть встроенной культурой пост-фактум (post-hoc) конфабуляцией, хотя бы отчасти. Каузальная (причинностная) иллюзия ставшая частью нашей модели своей социокультурной ниши, зависящая от того, как мы интернализировали социальные взаимодействия и языковые игры.
Если приглядеться, то нейросеть блуждания ума, скорее, всего не производит мысли. И она не обладает сознанием — им обладает человек как целостная сущность. Она скорее создает то, что я бы назвал когнитивными аффордансами, возможностями для внутренних действий. В теории психологии разработанной Дж. Дж. Гибсоном то, что мы воспринимаем не является просто объектами, но возможными действиями: это то, на чем я могу посидеть, это я могу положить в рот, и так далее. Когнитивные аффордансы это потенциальные ментальные действия, которые не воспринимаются нашим сенсорным аппаратом но доступны для интроспекции, внутреннего взгляда. Это приятная сексуальная фантазия, я досмотрю её позже; это потенциально интересный философский аргумент, который надо додумать; это неприятное ощущение вызванное смутным воспоминанием, им я сейчас и займусь, перед сном — самое оно.
Когнитивные аффордансы это, в сущности, прекурсоры мыслей или протомысли, которые словно зовут “Подумай меня!” или “Не упускай меня — я последняя в своем роде!”. Наш внутренний ландшафт полон этих возможностей, в которых мы постоянно ориентируемся. Блуждающий ум создает нестабильное и динамическое пространство вариантов. Каждое спонтанно возникшее, контекст-независимое психическое событие (mental event) это возможный вариант, когнитивный аффорданс, динамическое состояние, которое из непреднамеренного психического поведения может стать субъективно осознаваемым целенаправленным психическим действием. Если совсем просто, то это как если бы вы мусолили в голове, как этой чертовке Дженнифер Энистон удается так хорошо выглядеть, а потом этот неприятный фестиваль внутреннего самоистязания стал уверенностью в том, что и вы, черт возьми, не хуже. Булка с корицей летит в угол (главное, не забыть в какой), а вы уже звоните записываться на йогу и ставите будильник чтобы начать новую жизнь прямо вот завтра. Не в понедельник. Завтра.
Таким образом, одна из главных функций блуждания ума состоит в создании внутренней среды конкурирующих аффордансов и потенциальными ментальными действиями, которые могут кристаллизоваться в относительно долговременный контроль за контентом (содержанием) собственного ума. Этот внутренний ландшафт может быть недоступен для осознавания, но именно он дает начало модели эпистемического агента, как и любого другого субъективного опыта. Именно она позволяет нам выбирать из этих когнитивных аффордансов, что мы хотим знать (в широком смысле этого слова) а что — нет. Вопрос в том, играет ли модель эпистемического агента решающую каузальную роль в прогностическом предсказывании внутренних событий организма. Если общая теория верна, то ментальная автономия не имеет ничего общего с упрощенной схемой картезианской “свободы воли”. Скорее, настоящая автономия состоит в разных уровнях чувствительности к контексту и гибком самоконтроле.
Ментальная автономия — это не феномен “все или ничего”. Очевидно, что она бывает разной степени. Чрезмерное потребление социальных сетей и некоторые психоактивные вещества разрушают ее. Тем не менее, многие эпизоды блуждания ума ощущаются так, как будто они действительно инициированы самим человеком, и есть разница между “выпадением” (погружением в грезы наяву, zoning out) и “отключением” (пофантазировать о приятном во время скучной лекции, время от времени проверяя, что происходит, tuning out). Нам нужна доказательная, дифференцированная картина, открытая для будущих открытий, которая, возможно, приведет нас к пониманию того, что даже самая высокая степень ментальной автономии все еще является формой непреднамеренного ментального поведения — без первопричинности (ultimate origination), но с добавлением вето-контроля, гибкости и чувствительности к контексту.
Учитывая то, что мы знаем на сегодняшний день, должны ли мы вообще отказаться от концепции “ментального действия” и стать безличностно созерцающими радикальными нейробуддистами? Альтернативной философской ролевой моделью может стать “романтический ревизионист”. Она говорит: “Давайте не будем выплескивать ребенка вместе с водой! Давайте введем более слабое, эмпирически правдоподобное понятие ментального действия, а затем проведем различие между различными уровнями непреднамеренных ментальных событий, каждый из которых характеризуется собственным потенциалом самоопределения и степенью автономии!”.
С ласковым безразличием нейробуддист спокойно отвечает: “Давайте будем интеллектуально честными. В научном мировоззрении просто нет места для первопричинности, и это, так или иначе, всегда должно быть ядром любой философски адекватной, обширной теории того, что такое действие. Давайте не будем обманываться сказкой, которую сознающий мозг пытается рассказать остальному организму. Я готов с этим смириться: в этом мире существуют только события, и нет никаких реальных ментальных действий”.
На что романтический ревизионист отвечает: “Вы просто хотите во что-то верить. Вы говорите так, как будто мы уже знаем, что такое сознание, и как будто научное мировоззрение целостно и закончено. Как бы вы тогда объяснили человеческую способность навязывать себе правила, активно выбирать цели, способность к рациональному руководству и, самое главное, к намеренному прекращению текущего ментального процесса? История с предиктивной я-моделью — это всего лишь одна теория среди других — что действительно интеллектуально нечестно, так это огульные выводы и ваша слегка самодовольная форма радикализма. Давайте подождем еще немного, вердикт еще не вынесен”.
Не может быть политически зрелых граждан без достаточной степени психической автономии.
На сегодняшний день очевидно, что нашим обществам не хватает систематических и институциональных способов повышения психической автономии граждан. Это обязанность правительств, которую они игнорируют. Не может быть политически зрелых граждан без достаточной степени психической автономии, но общество в целом не действует для ее защиты или повышения. А между тем, это, возможно, самый ценный ресурс из всех. В конце концов, перед лицом серьезных экзистенциальных рисков, связанных с деградацией окружающей среды и прогрессивным капитализмом, мы должны понять, что коллективный уровень психической автономии граждан будет решающим фактором.
Вот позитивное предложение: для начала нам следует стремиться к продуктивному взаимообогащению двух самых сильных сторон человеческого разума. Первая — это наша недавно развившаяся способность к самокритичному рациональному мышлению. По крайней мере, иногда люди чувствительны к рациональным аргументам. Вторая — огромная глубина нашего феноменологического пространства состояний. Из-за его многочисленных измерений число возможных состояний сознания человека невероятно велико. Мы лишь изредка осознаем этот факт, и мы еще не начали систематически проверять, как мы можем сознательно изменить наше пространство состояний, чтобы повысить нашу автономию и увеличить число доступных нам эмпирических форм самопознания, в идеале подкрепленных строгостью современной нейронауки. Исключением, конечно, являются некоторые древние духовные техники, которые также работают над стабилизацией нейрокогнитивных условий, необходимых для рациональности и строгого логического, критического мышления. По статистике, внимательность и блуждание ума являются противоположными конструкциями, а рациональное мышление в решающей степени зависит от способности к самоконтролю внимания.
Уильям Джеймс, отец американской психологии, сказал в 1892 году:
“Способность умышленно возвращать блуждающее внимание снова и снова — это самый корень суждений, характера и воли. […] И образование, которое должно улучшить эту способность, было бы образованием высшего качества”.
Наконец-то мы можем более четко увидеть, чем на самом деле является медитация: на протяжении веков главной целью всегда было постоянное повышение психической автономии человека.
Я думаю, что идеологически заряженные споры о свободе воли и редукционизм каменного века ушли в прошлое. Но путь вперед заключается не в поиске правильной философской теории. Речь идет о том, чтобы начать процесс активного внедрения того, что мы уже знаем, в общественную и культурную практику. В качестве рабочей концепции ментальная автономия является отличным кандидатом на роль основной ценности, которой мы могли бы руководствоваться в образовании, формировании политики и этике. Двухкомпонентное предложение придает новый и более глубокий смысл старому кантовскому идеалу “появление человека из его навязанной самому себе незрелости” (man’s emergence from his self-imposed immaturity). Мы можем назвать это повышением уровня цивилизации на ментальном уровне, или развитием “культуры сознания”.
И наконец, психическая автономия объединяет основные идеи как восточной, так и западной философии. Она помогает нам увидеть ценность как секуляризованной духовной практики, так и строгого, рационального мышления. Кажется, есть два взаимодополняющих способа понять дельфинов в нашем собственном сознании: первый — с точки зрения действительно непримиримого, научно мыслящего туриста на носу лодки; и второй — с точки зрения широко раскинувшегося неба, безмолвно смотрящего сверху вниз на туриста и дельфинов, резвящихся в океане.
