Страдание: когнитивная скотома, экзистенциальное искажение и нарративный самообман (Часть 1)

Это первая из трёх частей адаптированного авторского перевода эссе Томаса Метцингера “Suffering”.
 Часть 2 | Часть 3

Когнитивная скотома

Вам знакомо слово “скотома”? Термин происходит от греческого “σκότος/skótos”, темнота. Это участок частичного или полного выпадения поля зрения, более известный как “слепое пятно”. Физиологическая скотома (punctum caecum) есть у всех просто из-за отсутствия зрительных клеток в оптическом диске сетчатки, откуда выходит зрительный нерв. Патологическая скотома может быть следствием целого ряда зрительных заболеваний и нарушений. А вот когнитивная скотома – это подобное слепое пятно в пространстве человеческого разума и культуры. Сейчас объясню.

За последние три десятилетия философские и научные программы исследования сознания пережили ренессанс и достигли того уровня зрелости, когда можно заглянуть за рамки фундаментальных исследований и задаться вопросом: каковы, в более широком контексте, действительно важные аспекты или формы сознательного опыта? Например, такое повсеместное и неотъемлемое явление как страдание. Любопытно, что страдание как таковое в значительной степени игнорируется современной философией сознания и когнитивной наукой.

Вот вам “когнитивная скотома”, систематическое слепое пятно в нашем мышлении о сознании. В то время как в медицине и психиатрии, например, уже существует большой массив эмпирических данных, поиск более абстрактной, общей и единой теории страдания явно кажется непривлекательной эпистемической целью для большинства исследователей.

Почему это так?

Мысленный эксперимент “Вечный плейлист”

Проведем мысленный эксперимент. Предположим, что существует жизнь после смерти. Эта жизнь после смерти не имеет временны́х границ, она длится вечно, и в ней сознательный опыт продолжает существовать. Однако есть важное отличие от той жизни, которой вы живете сейчас, как активный субъект опыта: все сознательные переживания после смерти – это переживания, которые вам было позволено выбрать из набора субъективных переживаний (subjective experiences), которые вы имели в текущей жизни – потому что после смерти нет никаких новых переживаний. До смерти, напротив, вы прожили большое количество этих внутренних фрагментов субъективного опыта и сознательных состояний (conscious states), и некоторые из них были активно созданы вами – нахождением приключений на свою грешную задницу, поездками, чтением книг, приемом определенных препаратов или участием в тех или иных ритуальных практиках. Большую часть своей жизни мы заняты поиском, так или иначе, состояний сознания, которые мы будем переживать как приятные или ценные.

Конечно, мы также активно избегаем неприятных состояний или стараемся покончить с ними, и часто поиск приятных состояний может просто способствовать достижению этой второй цели. Весь пафос нашего бытия можно редуцировать до простого таксиса избегания страдания и стремления к удовольствию.  

Давайте примем, что наименьшей атомарной единицей сознательного опыта является один-единственный субъективный момент – потому что, если мы внимательно посмотрим, то обнаружим, что мы всегда проживаем свою жизнь сквозь череду сознательных моментов. При этом большинство из нас постоянно ищут “значимое сейчас”, те маленькие “идеальные” моменты удовлетворения и счастья или даже длительное внутреннее переживание целостности и смысла. Часто, но не всегда, эти два субъективных качества – положительный аффект и успешное “обретение смысла” – глубоко переплетаются. Наша жизнь до смерти состоит из конечной цепи сознательных моментов, тогда как последовательность сознательно пережитых психологических моментов после исчезновения нашего физического тела будет в рамках эксперимента бесконечной – она никогда не закончится. 

Наш мысленный эксперимент состоит из идеи и вопроса. Идея заключается в том, что вам позволено выбрать, какие именно сознательные моменты из вашей конечной жизни будут перенесены в “плейлист для Вечности”: после вашей физической смерти все субъективные переживания из этого списка будут воспроизводиться снова и снова, в случайном порядке. Вечный калейдоскопический shuffle мирского кайфа и земных наслаждений. Этот процесс создает вашу личную сознательную вечность, и она основана на вашем собственном выборе сознательного опыта. В течение всей своей жизни вы подобны феноменологической Золушке перебирающей крупу, пытающейся отобрать зёрна от плевел. И вот вопрос: если бы вам было позволено сделать этот бесповоротный отбор в одиночку – не обращаясь, как Золушка, за помощью к прирученным голубям, горлицам и всем птицам под небом, и если бы только вы сами могли выбрать хорошие зерна из пепла или скорее праха преходящего (ashes of transience), в который их бросила злая мачеха, – какие моменты вы бы выбрали? И самое главное, сколько моментов, в соответствии с вашими собственными критериями, вы бы оценили как действительно достойные жизни – в  том смысле, что их стоит перепрожить заново?

В Университете Иоганна Гутенберга в Майнце провели серию небольших пилотных исследований с группой студентов философского факультета. Один из технически подкованных студентов запрограммировал SMS-сервер таким образом, что в течение семи дней он посылал в случайные моменты времени десять сигналов в день участникам, чьи мобильные телефоны затем кратковременно вибрировали. Задача участников состояла в том, чтобы решить, является ли последний момент перед осознанным переживанием вибрации тем моментом, который они возьмут с собой в жизнь после смерти. Для многих результат оказался неожиданным: количество положительных сознательных моментов в неделю колебалось от 0 до 36, в среднем 11,8, или почти 31% феноменологических проб, а в 69% чуть более двух третей моментов были спонтанно оценены как не стоящие повторного переживания. Похоже, что если вы получите внешнюю подсказку (external cue), то менее трети таких образцов опыта будут иметь шанс попасть в ваш собственный “вечный плейлист”.

Очевидно, что сначала необходимо концептуально разграничить субъективную и объективную ценность сознательных моментов. Можно представить себе, что объективно ценный, субъективный сознательный опыт – например, болезненный опыт познания внешнего мира или глубокое внутреннее осознание постоянно повторяющегося самообмана – субъективно воспринимается как непривлекательный и никчемный. Кому захочется пережить снова деперсонализирующий бэдтрип или  пароксизмы испепеляющего стыда?  И наоборот, могут быть состояния, которые субъективно воспринимаются как чрезвычайно значимые, но которые в то же время с критической, третьей точки зрения кажутся никчемными – например, определенные состояния, вызванные психоактивными веществами, или более глубокие бредовые состояния, вызванные идеологической индоктринацией, религиозными системами верований и так далее.

Возможно также, что, в конечном счете, не имеет смысла присваивать “объективную ценность” конкретному образцу сознательного опыта. Но очевидно, что большая часть наших феноменальных состояний обладает субъективным качеством “валентности”, чувством или внутренним представлением ценности. Конечно, субъективная ценность также определяется нашей внутренней политикой, которую мы проводим, – ожидаемой полезностью в более отдаленном будущем. Тем не менее, она обычно выражается на эмоциональном уровне, в гедонистической валентности или аффективном качестве настоящего сознательного момента. То есть, в рамках воспринимаемого настоящего. Отчасти отсюда и все эти когнитивные искажение связанные с дисконтированием будущего – доллар сейчас лучше десяти через месяц, рак и ожирение не наступят завтра, вечерняя шабашка станет завтрашней, а вот туса только сегодня. Carpe diem, лови момент.

Конечно, существует множество обоснованных и важных теоретических вопросов, связанных с этим мысленным экспериментом. Могу ли я также взять только один самый лучший момент в своей жизни и повторять его бесконечно? Когда я должен принять окончательное решение? Многие положительные переживания включают в себя аспект “новизны” или “неожиданности” – будет ли этот аспект бесконечно присутствовать и в загробной жизни? Каковы временные границы “момента сознания”?

Как человек интроспективно выделяет такие якобы “единичные” моменты, и насколько искажены теорией соответствующие вербальные отчеты? Насколько надежно интроспективное знание вообще? И должны ли мы доверять нашим собственным интуитивным ценностным суждениям, могут ли они быть эпистемически обоснованными? И.т.д.

Однако результаты оказались поразительными: во-первых, первоначальное удивление, которое вызвали низкие оценки у всех участников, и, во-вторых, то, что можно интерпретировать как последующую попытку объяснить это явление. Действительно, “объяснение” (explaining away) ошибки прогноза в данном случае может заключаться в обновлении сознательной Я-модели – предпочтительно таким образом, чтобы уменьшить интроспективную неопределенность, приглушая и подавляя будущие “неожиданные новости” такого рода. Многие участники сразу же начали разрабатывать более или менее сложные “когнитивные конфабуляции”, пытаясь заставить свою самооценку казаться не такой уж плохой:

“Счастье, конечно, не самое главное в жизни, я пишу докторскую диссертацию, которая внесет вклад в познание человечества, и эпистемический прогресс, безусловно, придает моей жизни больше ценности и смысла, чем сиюминутные гедонистические валентности или даже их среднее значение за всю жизнь! “; “Большинство моих моментов в любом случае ни хороши, ни плохи, они просто нейтральны!”; “Средняя ценность жизни философски не имеет значения, только пиковые переживания и наша память о них делают жизнь хорошей жизнью!”, или “Что действительно имеет значение в жизни, так это большие темпоральные окна, а не деконтекстуализированные феноменальные снимки!”. И так далее.

Нарративный самообман

Если на самом тонком интроспективном уровне феноменологической детализации, который функционально доступен ей (то есть, насколько глубоко и пристально можно вглядеться в подробности своих ощущений и психологических феноменов), сознающая себя система (self-conscious system) обнаружит слишком много моментов негативной валентности, то это открытие может парализовать ее и помешать ей размножаться. Если человеческий организм не стал бы повторять большинство отдельных сознательных моментов, будь у него выбор, то логика психологической эволюции требует скрывать этот факт от самомоделирующей системы, попавшей в беличье колесо гедонизма, (hedonic treadmill).

Представьте себе безутешный офисный планктон. После восьми часов работы по трекеру в опенспейсе они идут рысить на беговых дорожках в спортклубах. Это бег за счастьем, самооценкой и абдоминальным рельефом, прочь от целлюлита,  атеросклеротических бляшек и своей внешности. Так и мы бежим с завязанными глазами по пересеченной местности нашего эмоционального ландшафта. За удовольствиями, прочь от страданий.  Было бы эволюционным преимуществом, если бы прозрения, или инсайты, о глубинной структуре собственного разума – как, например, описанный выше –  не отражались в сознательной Я-модели слишком уж сильно. А вдобавок ей бы не помешало надежное как швейцарские часы оптимистическое искажение.

Возможно, именно в этом и заключается основная функция высших уровней Я-модели человека – постоянно двигать организм вперед, генерировать функционально адекватную форму самообмана, замалчивая уродливые детали повседневной жизни путем разработки грандиозной и нереалистично оптимистичной внутренней истории – “нарративной Я-модели”, с которой мы можем себя идентифицировать?

Любой успешный агент, или же субъект, должен уметь мотивировать себя. Одно из решений этой проблемы автономной самомотивации могло бы заключаться в “автобиографическом формировании гештальта”, автоматическим бегством в более крупные временные масштабы. Может быть, эволюция создала Я-модели, которые автоматически расширяют свои прогностические горизонты , как только настоящее становится скучным или просто слишком неприятным? Такая стратегия гибкой, динамичной саморепрезентации в иерархии временных масштабов может иметь каузальный эффект в постоянной ремотивации самосознающего организма – систематически отвлекая его от потенциального понимания того, что жизнь антиэнтропийной системы – это одна большая суровая битва, нелегкое дело с минимальными перспективами на продолжительный успех. Назовем эту умозрительную гипотезу “нарративным самообманом”. 

Возможно, самым главным теоретическим “слепым пятном” современной философии разума является сознательное страдание. Тысячи страниц написаны о цветовых “квалиа” и философских зомби, но почти ни одна теоретическая работа не посвящена таким вездесущим феноменальным состояниям, как скука, субклиническая депрессия, известная в народной психологии как “повседневная грусть”, или страдания, вызванные физической болью. Частыми примерами являются болевые квалиа, но страдание редко упоминается, потому что в философских дебатах болевые квалиа часто оказываются не более чем терминологической заглушкой, легко заменяемой другими якобы примитивными формами сенсорного сознания. Однако ощущение боли и эмоциональный аффект неприятного так же различны, как оттенок и насыщенность в цветовом восприятии, а боль и страдание являются явно метафизически независимыми психическими феноменами – хотя они схожи по структуре и формальному объекту и связаны между собой эволюционно. 

Что именно представляет собой страдание? У нас нет строгой феноменологии Weltschmerz (усталости от мира), потери веры в человечество, потери целостности или интроспективного профиля, следующего за моральной неудачей – или какого-либо более точного анализа, скажем, страдания, которое сопровождает информационную перегрузку, постоянное фрагментированное внимание и последующую, часто повторяющуюся потерю когнитивного контроля и ментальной автономии. То же самое верно в отношении паники, отчаяния, стыда, страдания, сопровождающего некоторые виды сострадания, феноменологии потери достоинства или осознанного переживания смертности. Почему эти формы сознательного содержания обычно игнорируются лучшими современными философами сознания? Является ли это простым карьеризмом (“Никто не хочет читать слишком много о страдании, независимо от того, насколько проницательны и важны аргументы!”) или существуют более глубокие, эволюционные причины того, что я с самого начала назвал “когнитивной скотомой”, нашим слепым пятном в исследовании сознательного опыта?

Возьмем, к примеру, эмпирическое понимание собственной смертности. В своей беспрецедентно высокой степени эксплицитности, или же попросту прозрачности и наглядности, оно, вероятно, может считаться уникальной особенностью человеческого самосознания. Интересно отметить, что значительная часть современных работ в философии, которые имеют мощный академический отклик и привлекают внимание широкой аудитории, в то же время смутно поддерживают отрицание смертности – вспомните недавние метафизические дискуссии о субстанциальном дуализме (том самом декартовском тезисе о дуализме духа и материи), о динамически расширенном разуме “за пределами кожи и черепа”, панпсихизме и квантовых моделях сознания. 

Возможно, здесь кроется более глубокая проблема: Мы – системы, которые были оптимизированы для максимально эффективного размножения и поддержания существования своего вида в течение миллионов лет. В ходе этого процесса в нашу Я-модель был заложен большой набор когнитивных предубеждений. Самое глубокое из когнитивных искажений – это “экзистенциальное искажение” (existence bias), которое означает, что мы будем делать практически все, чтобы продлить свое существование. Поддержание своего существования является целью по умолчанию почти в каждом случае неопределенности, даже если это может нарушать ограничения рациональности, просто потому, что это биологический императив, который был выжжен эволюцией в нашей нервной системе на протяжении тысячелетий. С нейровычислительной точки зрения, мы выглядим как системы, постоянно и активно пытающиеся максимизировать доказательства своего существования путем минимизации сенсорного удивления (sensory surprisal) (состояния удивления).

Данная точка зрения выходит далеко за рамки того, что обсуждается как варианты “искажения статус-кво” в социальной психологии или психологии личности. Скорее, она относится к тому факту, что мы почти всегда будем выбирать продолжение и защиту жизненного процесса как такового, всегда сохраняя свое собственное существование. Но наша совершенно новая когнитивная Я-модель говорит нам, что горизонт прогнозирования этого организма неизбежно сузится до нуля, что наша индивидуальная “максимально правдоподобная неприятность” (maximum credible accident), то есть неизбежная смерть, обязательно произойдет. Это создает новую ситуацию в нашей внутренней среде, к которой мы должны приспособиться, вызов, создающий потенциально постоянный внутренний конфликт и влекущий за собой особый, новый вид страдания. Поэтому этот момент поднимает более глубокий вопрос, с которым мы еще столкнемся при обсуждении возможности будущих страданий в самосознающих искусственных системах: может ли существовать сознательный интеллект (conscious intelligence) без экзистенциального искажения?

Информация о смертности и когниции, связанные со смертью, представляют собой постоянную угрозу для нашей самооценки, поскольку нам необходимо постоянно “буферизировать” возникающую экзистенциальную тревогу, которая, в свою очередь, потребляет огромное количество ресурсов. Например, чтобы стабилизировать слой нашей Я-модели, динамически представляющий общую эмоциональную характеристику собственной ценности, нам приходится претендовать на буквальное или символическое бессмертие, создавая новый “метаконтекст”. 

Нам нужно придумать какую-то идеологию, а затем успешно жить в соответствии со стандартами ценности, которые являются ее частью. С другой стороны, любая неуверенность в обоснованности своего мировоззрения постоянно подрывает эффективность нашей попытки защитить сознательную Я-модель от наводнения ужасом, сопутствующим знанию о неизбежности смерти. Поэтому слишком сильное осознание смертности может быть вредно не только для академической карьеры: оно фактически угрожает целостности как вашей сознательной Я-модели, так и других людей – потому что подразумевает глубокую экзистенциальную потерю контроля. Почти никто не хочет слишком долго смотреть в бездну, потому что, как заметил Фридрих Ницше в своей книге “За гранью добра и зла” – бездна может в конце-концов заглянуть и в вас.

Однако наша постоянная внутренняя борьба за отрицание смертности – это лишь один из вводных примеров. Если изучить феноменологию биологических систем нашей планеты, то можно обнаружить, что разновидности сознательного страдания являются, по крайней мере, такими же доминирующими, как, скажем, феноменология цветового зрения или способность к сознательному мышлению. Способность осознанно видеть цвет появилась совсем недавно в эволюционном плане, а способность осознанно думать абстрактные, сложные и упорядоченные  мысли, возникла только с появлением человека. Боль, паника, ревность, отчаяние и страх смерти, однако, появились на миллионы лет раньше и у гораздо большего числа видов. Сейчас, когда окружающая среда, которую создали для себя люди, становится все более сложной, количество преференций сознающих существ и, соответственно, потенциально фрустрируемых преференций продолжает расти.

Вам понравилось? Поддержите проект!