«Однако загадка, связанная с управлением Козимо, заключается в следующем: в полном противоречии с портретом Макиавелли в «Государе» (The Prince), который описывает эффективных лидеров как решительных и ориентированных на достижение цели, свидетельства очевидцев описывают Козимо Медичи как нерашифровываемого (undecipherable) сфинкса. «Козимо стремился оставаться на заднем плане, скрывая свое огромное влияние, и действуя, когда возникала необходимость, через своего заместителя. В результате очень мало известно о мерах, за которые он непосредственно отвечал». Несмотря на почти полное господство в государстве, Козимо никогда не занимал длительных государственных должностей. И он почти никогда не произносил публичных речей». Чтобы никто не подумал, что это подразумевает лишь ловкие закулисные сделки, сохранившиеся рассказы о частных встречах с Козимо подчеркивают ту же странную пассивность. После страстных мольб просителей о каких-то действиях, Козимо обычно заканчивал встречу любезно, но ледяным тоном, не более чем «Да, сын мой, я рассмотрю это».
Более того, особенно после 1434 года, все действия Козимо (никогда не объясняемые и не рационализируемые) выглядели чрезвычайно реактивными по своему характеру. Всё делалось в ответ на поток запросов, которые, так или иначе, «просто так получилось», служили чрезвычайно многочисленным интересам Козимо.
Мы используем термин «прочные/надёжные (robust) действия» для обозначения стиля управления Козимо. Ключом к пониманию сфинксоподобного характера Козимо и возникающего в связи с этим противоречия между судьей и начальником, как мы утверждаем, является мультивокальность — тот факт, что отдельные действия могут быть согласованно интерпретированы с нескольких точек зрения одновременно, тот факт, что отдельные действия могут быть ходами во многих играх одновременно, и тот факт, что публичные и частные мотивы не могут быть разобраны. Многоголосые действия приводят к появлению идентичностей на пятнах Роршаха, когда все альтеры конструируют свою собственную отличительную атрибуцию идентичности эго. «Единственный» смысл этого, с точки зрения эго, заключается в гибком оппортунизме — сохранении свободы действий в непредсказуемом будущем перед лицом враждебных попыток других сузить эти возможности.
Крайне важно для сохранения свободы действий не преследовать никаких конкретных целей. Ведь в плохих стратегических играх, таких как Флоренция или шахматы, позиционная игра — это маневрирование противников к принудительному уточнению их (но не ваших) тактических линий действий.» Фиксированная приверженность линиям действий, а затем и целям, является продуктом не индивидуального выбора, а, по крайней мере, успешного «экологического контроля» над вами со стороны других. Победа во Флоренции, в шахматах или в игре в го означает, что вы приковываете других, но не себя, к целенаправленным последовательностям стратегической игры, которые таким образом становятся предсказуемыми.
Надёжные/робустные действия разрешают противоречие между судьёй и начальником, потому что в центре нет однозначных собственных интересов. Козимо, в конце концов, «всего лишь» любезно отвечал на поток просьб. Поскольку повторные запросы должны были поступать к нему, другие, а не сам Козимо, пытались сделать вывод, а затем служить непостижимым интересам Козимо. Контроль был распределен по всей структуре самосоздания/самоочерчивания (self-fashioning) других».
