Sometimes doing nothing is the most violent thing to do.
Slavoj Žižek
Violence: Six sideways Reflections
Бартлби
У Германа Мелвилла, автора знаменитого “Моби Дика”, есть короткая история под названием “Писец Бартлби. История с Уолл-Стрит”. Рассказчик, безымянный адвокат работающий с юридическими документам в офисе на Уолл-Стрит, нанимает молодого Бартлби в качестве писца, для помощи в работе и переписывании документов от руки. Сначала Бартлби производит большой объем высококачественной работы, но однажды, когда его попросили помочь вычитать документ, Бартлби отвечает то, что вскоре становится его вечным ответом на каждую просьбу: “Я бы предпочел этого не делать”. К ужасу рассказчика и раздражению других сотрудников, Бартлби начинает выполнять все меньше и меньше заданий и в конце концов не выполняет ни одного. Вместо этого он проводит долгие периоды времени, глядя в окно одного из офисов на кирпичную стену.
Бартлби – писатель, который увядает и (ОСТОРОЖНО, СПОЙЛЕР!) впоследствии умирает после того, как отказывается копировать других писателей. Точнее, его описывают как переписчика, “который упрямо отказывается продолжать писать то, что от него требуется”. Весной 1851 года Мелвилл испытывал схожие чувства по поводу своей работы над “Моби-Диком”.
Фуко и Жижек о власти и сопротивлении
Для Жижека эта история дает нам стратегию того, как справиться с нынешним геополитическим и экономическим тупиком, тем, что Марк Фишер назвал капиталистическим реализмом. Лучше делать ничего, чем вовлекаться в локализованные акты (localised acts), которые, в конечном счёте, лишь укрепляют бесперебойное функционирование системы. Опасна не столько пассивность, сколько псевдо-активность. Призыв “быть активным”, “делать что-то”, “участвовать”, всего лишь маскирует “пустотность” (nothingness) происходящего.
В “Истории сексуальности” Фуко есть фраза о том, что там, где есть власть/сила (power) – там есть и сопротивление (resistance), которое, в действительности, не является чем-то внешним по отношению к власти. Власть и сопротивление ей формируют “антагонистический корпус” (antagonistic enclosure) действия-противодействия, которые представляют собой две стороны одной монеты. Это ловушка.
На психоаналитическом сленге сопротивление власти является либидинальной инвестицией – оно, несомненно, приносит определенное удовольствие, которое придает смысл самой деятельности.
В каждой идеологии, законе или символическом порядке есть три слоя:
- Эксплицитные, явные правила, запреты, стандарты и предписания.
- Имплицитные, неявные практики, лазейки (loopholes) и неписанные правила, которые служат скрытым дополнением к эксплицитным.
- И, наконец, “непристойное дополнение” (obscene supplement) третий слой, то, что порицается открыто, но позволяется втайне.
Если с первыми двумя всё более-менее понятно, то третий нуждается в расшифровке. Воспользуемся терминологией Жижека, который выделяет два элемента: идеологическую дезидентификацию или разотождествление (ideological disidentification) и заложенную трансгрессию (inherent transgression).
В каждой идеологии есть определённый зазор для трансгрессии – преступания границ существующего порядка – подумайте о протестных движениях, контркультуре и экоактивизме, которые никоим образом не пошатнули окружающий нас, согласно теории Марка Фишера, капиталистический реализм. Более того, он успешно поглотил и встроил их в свой глобальный “метаболизм”. Эта возможность трансгрессии как бы заложена в нём, в самом способе его существования, и не является вызовом, проблемой или препятствием. А идеологическая дезидентификация – механизм, посредством которого субъект пытается выйти за рамки идеологии, стать не- или антиидеологическим. Но эта кажущаяся свобода и дистанция – всего лишь симуляция. Пространства “свободы”, “протестности” и “нетаковости” – всего лишь эндосомы в макроструктуре общества.
В “обществе потребления” Бодрийяр вопрошает, является ли культура и движение хиппи вызовом, угрозой или реальным сопротивлением капитализму, против которого оно выступало, или это всего лишь коммодифицированная идентичность? Капитализм “освоил”, сделал его разновидностью экзотической флоры своей глобальной экосистемы, социологическим предметом роскоши: мы можем себе позволить и такую безобидную прихоть.
Это то, что Ник Срничек (почти как сырничек) и Алекс Вильямс в своей книге “Inventing the Future: Postcapitalism and a World Without Work” назвали “фолк-политикой” – созвездие идей и интуиций современных левых, которые определяют здравые способы организации, действия и мышления в политике. Это набор стратегических предположений, который угрожает ослабить левых, делая их неспособными к расширению, созданию долгосрочных изменений или выходу за рамки конкретных интересов. Левые движения, находящиеся под влиянием народной политики, не только вряд ли будут успешными – они фактически не способны преобразовать капитализм. По сути, это знаки без содержания, протест без протеста, псевдоактивность драпирующая отсутствие под собой несущей конструкции, политических действий способных оказать какое-либо воздействие на то, с чем они оглашают борьбу. Симуляция третьего порядка, или же попросту симулякр.
Делёз, повторение повторения и повторение дифферанса
Сколько существует аутентичных способов сыграть “Лунную Сонату” Бетховена? Если вы застали в сознательном возрасте рассвет эпохи кнопочных телефонов, то можете помнить, что некоторые из них обладали функцией записывания своего рингтона по нотам. Представьте вступление к “Лунной сонате” сыгранное на старом сотовом телефоне или синтезаторе – в них нет никакого элемента новизны или ценности, это то, что Делёз в “Difference and Repetition” называет повторением повторения. Сравним это с интерпретацией этой же мелодии Бетховена в исполнении пианистов мирового класса: Гленна Гулда, Артура Рубинштейна и Владимира Горовица. Они играют одну и ту же музыку, но каждое исполнение имеет самостоятельную ценность и элемент новизны, раскрывает другие оттенки и расставляет чуть другие акценты. Это повторение дифферанса.
Когда мы говорим “оранжевый”, (orange) о какой части градиента перехода “красный-желтый” мы говорим? Когда мы говорим “дом”, как определить, чего в этом сказанном слове больше – “квартиры”, “особняка”, “здания”, “загородной усадьбы” , “деревенской халупы” или “там, где я живу”? По факту, каждый знак определяется динамической координатной сеткой смыслов, а именно своими связями с другими понятиями, своим “отличием” от них. Причем, эти связи несимметричны, иерархичны, динамичны. Это вот “отличие” и есть диффера́нс (вроде как difference, но есть отличие, ахах). Каждый знак – это динамическая точка в системе координат, определяемая своим “отличием” от других точек в этой системе. Важны как раз эти диффера́нсы, в них вся соль, они всё определяют. Скажи мне свою широту и долготу на этот момент времени и я сам найду в каком кафе ты сидишь.
Диффера́нс, Деррида и деконструкция
Локализованные акты псевдоактивности – это повторение повторения, не приносящее ничего нового, никакого диффера́нса, и никак сказывающееся на функционировании системы, сопротивление которой они должны манифестировать.
Rumspringa of resistance
В анабаптистских общинах Эмишей и Меннонитов существует обряд посвящения, инициации или “перехода” (rite of passage). Молодым людям в возрасте 16-17 лет отпускается определённый срок на то, чтобы вкусить греховных удовольствий мира лежащего за пределами общины. Сама община в этот период смотрит на то, как молодёжь причащается sex, drugs and rock’n’roll, и даже финансирует этот “уход в отрыв”. По прошествии срока молодые люди должны сделать выбор: креститься и связать свою жизнь с общиной и её образом жизни до гробовой доски, или отколоться в незнакомый и пугающий мир безграничных искушений и смутных перспектив.
Retention rate, то есть “коэффициент удержания” подрастающего поколения принимающего по прошествии румспринга решение креститься и жить по вере, составляет около 90%, на зависть любому бизнесу.
Есть большая разница между подростком из секулярного общества и подростком из религиозной общины, когда они сталкиваются с алкоголем, сексом, наркотическими веществами и беззаботным буйством в компании сверстников. Для вторых “свобода” румспринга чаще всего оборачивается ощущениями страха, тревоги, дезориентации и чувства вины, просто в силу своего разительного контраста с их прежней жизнью.
Это и есть та “заложенная трансгрессия”, зазор под иллюзорную “свободу”, “сопротивление” нормам, разотождествление/дезидентификацию с общиной и “дистанцию”. По сути же, всё находится в рамках системы, потому что “свобода” абстрактна и “дистанция” иллюзорна. Сам же бэкграунд былой “радикальности” (я там был, вкусил запретный плод/альтернативу, знаю, каково это) только цементирует идеологическую гегемонию. Как прошедшие румспринга и оставшиеся в общине анабаптисты, так и современные секулярные неоконсерваторы считают себя “вакцинированными” либеральными ценностями в пору разгульной молодости, что, по их мнению, даёт им право проецировать свою позицию на следующие поколения и бороться с “разгулом %рандомного жупела%”, “падением нравов и морали”, “снижением рождаемости титульной расы/количества сперматозоидов” за “светлое будущее великой страны”, которое, конечно же, находится под угрозой.
Воспаление национальной идентичности и симулякр оппозиции
Полномасштабная русско-украинская война открывает нам взгляд с высоты птичьего полёта на феномен российской оппозиции. Даже беглый поиск в Гугле не оставляет сомнений в том, что ключевая фигура российской оппозиции, Алексей Навальный, является симулякром воплощения демократических ценностей, которые, согласно его медиаманифестации и пиар-стратегии, он предлагает населению рф. Достаточно вспомнить его активное участие в нацистских “русских маршах”, одобрение и поддержку вторжения россии в Грузию в 2008 году (конечно, запулить крылатой ракетой по генштабу грызунов очень хочется, но грызуны только этого и ждут) и в Украину (Крым останется частью России и никогда в обозримом будущем не станет частью Украины. Крым – это что, бутерброд с колбасой, чтобы его туда-сюда возвращать?) с аннексированием их территорий.
Это симуляция оппозиционности, которая также наглядно демонстрируется псевдо-активностью его журналистских расследований. Как сказал один из русских же классиков, либо Салтыков-Щедрин, либо Карамзин, “Если я усну и проснусь через сто лет и меня спросят, что сейчас происходит в России, я отвечу: пьют и воруют”. Контент-стратегия команды Навального не производит ничего нового или способного хотя бы в теории запустить какие-то процессы изменений в умах конечного адресата – российского электората. На это есть целый ряд причин, о которых можно говорить долго, но невооруженным глазом видно, что у этого “сопротивления” системе нулевой эффект.
Совершенно аналогичная ситуация с беглым российским олигархом Михаилом Ходорковским, который якобы плакал от стыда и бессилия в эфире у Дмитрия Гордона в марте 2022 года, а в 2013 заявил “Если мы возьмем реальные проблемы, которые у нас могут быть, то они все существенно менее опасны, чем вопрос о территориальной целостности… Но если речь идет: отделение Северного Кавказа или война – значит война“. И далее: “Если конкретно спросить у меня – я пойду воевать или нет? Пойду. За Северный Кавказ. Это наша земля. Мы ее завоевали“.
Или же аннулирование Латвией лицензии на вещание российского якобы оппозиционного телеканала “Дождь”, которое вызвало целую бурю протеста у российских оппозиционных политиков, блогеров и медиаперсон, обитающих преимущественно за рубежом. Их декларируемая поддержка Украины в борьбе за свою свободу, право на существование и международно признанные границы заканчивается на вопросе о будущем российской федерации.
Одной из основных функций иммунной системы является распознавание “свой-чужой”, необходимое для поддержания гомеостаза организма. Статус-кво и способ существования российской федерации как геополитического субъекта, в исторической перспективе незыблемо покоится на поглощении и эксплуатации чужих территорий вместе с их населением, начиная со времён российской империи. Ставший нарицательным “русский мир” как body politic конституируется всеми теми людьми, которые на вопросы коллективной ответственности населения рф за захватнические войны и судьбы аннексированных территорий Крыма, Донбасса, Абхазии, Карелии, Курильских островов и Кенигсберга, реагируют словно клетки иммунной системы российского Левиафана на стресс – провоспалительным каскадом физиологических реакций. Воспаление национальной идентичности.
Оппозиция оказывается всего лишь обратной стороной правящего режима, не представляя для него никакой реальной угрозы или вызова, не говоря уже о потенциале каких-либо изменений. Российская интеллигенция в эмиграции критикуя Украину и страны Западной Европы за настороженно-неприязненное отношение к “русскому миру” переходящее в отторжение, использует ту же самую стратегию “self-victimization”, к которой россия прибегла для оправдания полномасштабного вторжения в Украину “с превентивной целью”. Эта “угроза” столь же иллюзорна, сколь инструментальна, как и симулякр российской оппозиции, создающий тот самый зазор для идеологической дезидентификации “других русских”. “Великая и демократическая россия будущего” – такой же сугубо мифологический конструкт прикладного назначения, как и экологически-оптимизированный капитализм, который нужен лишь для косметической маскировки безальтернативности существующего порядка.
Я, пожалуй, не
Поиски способа оказаться за рамками системы кооптирующей антисистемные тенденции уходит своими корнями в глубь веков. География нашего эмоционального ландшафта формируется механизмами мотивации, направляющих нас по маршруту репродуктивной гонки стимуляцией подкреплением и страданием. В нём не предусмотрен механизм сопротивления этим драйвам. Оно становится возможным лишь как артефакт человеческой культуры, теоретическая альтернатива непрерывной оптимизации гормонального фона.
I would prefer not to Бартлби, это выход за рамки “делать что-то” (do something) или не делать что-то (not to do something), это не оппозиция, а полное отрицание (pure negation), которое позволяет оказаться вне системы отношений власти-сопротивления (power – resistance). Дословный перевод, на мой взгляд, не передаёт правильный оттенок, и более близкая по смыслу версия этой позиции звучит как “Я, пожалуй, не”.
Делать ничего – это выбор не выбирать из предложенных вариантов. С большой вероятностью, самые радикальные из них окажутся лишь симуляцией реального сопротивления.
— Восстание против Великого Вампира не имеет никаких шансов, пока ты думаешь, что ты есть. Заблуждение никогда не станет проросшим семенем. Но когда ты понимаешь, что тебя на самом деле нет, и все же восстаешь — тогда восстание становится волей самого Великого Вампира. Поэтому сокрушить его невозможно. Многих наших ребят это завораживало еще в глубокой древности. Ты, наверно, слышал…
Я неуверенно кивнул.
— Но я считаю, — продолжал Озирис, вглядываясь в клочья тумана над головой, — что это означает лишь одно — Великому Вампиру все-таки удалось их продинамить. Не мытьем, так катаньем. Нет уж, спасибо. Бунт против Великого Вампира не нужен никому, кроме Великого Вампира. Тайный Черный Путь — это не восстание.
— А что это тогда?
— Он больше похож на итальянскую забастовку. Сначала ты постигаешь, что существуешь не сам по себе, а как часть грандиозного целого. Ты шестеренка в титаническом механизме Великого Вампира — шестеренка, которая не имеет никакого самостоятельного смысла и ценности. Ты просто часть чужого плана. Неизмеримого, непостижимого плана. Но шестеренка должна верить, что она живет сама для себя — только при этом она будет вращаться с нужной скоростью и в нужную сторону. Твое заблуждение — тоже часть плана. Тебя кинули, чтобы ты лучше крутился. Постигнув это, ты кладешь на великий план. Ты забиваешь на это целое.
…Здесь отражена двойственность происходящего в сознании, — продолжал Озирис. — С одной стороны, оно наше, родное, потому что другого сознания у нас нет. С другой стороны, когда ты понимаешь, что это на самом деле сознание Великого Вампира, ты перестаешь испытывать к происходящему на его фабрике всякий интерес. Ты перестаешь на него работать. Когда ты замечаешь, что по твоей голове катится очередная тележка с его мыслями, ты отказываешься разгонять ее своим интересом и участием. Ты не борешься с возникающими в сознании феноменами. Ты просто разжимаешь руки каждый раз, когда в них шлепается направленный тебе груз. С точки зрения Великого Вампира, это величайшая подлость, которая только может быть.
Виктор Пелевин
“Бэтман Аполло”
Этот охудожествленный Пелевиным буддистский подход хорош своей ёмкой метафорой Великого Вампира, вместо которого можно подставить капитализм или имперское сознание. И если от капиталистического реализма, нам, скорее всего, не сбежать никуда кроме отшельничества, то перестать быть частью body politic “русского мира” можно при жизни. Те, у кого на паспорте красуется двуглавая имперская курица, могут перестать быть составляющей частью этого Левиафана и его “иммунной системы”. Нужно осознать всю патологичность этой сверхструктуры и принять идею “отмирания” от неё, отмирания её в себе. Тогда всё, что останется – это пережить возможные рецидивы воспаления национальной идентичности. Так можно оказаться за пределами.
