“Очевидно: если вы не принимаете нечто, принимающее форму “судьбы”, вы изменяете не только ее “естественные законы”, но и законы противника, играющего роль судьбы.”
Ханна Арендт
“Jewish Writings”
В редакционной статье под заголовком “Дни перемен” в еженедельной газете для немецких еврейских иммигрантов Aufbau, основанной в Нью-Йорке в 1934 г., Арендт утверждает, что страх и надежда – “два заклятых врага еврейской политики”. Она рассказывает о битве за Варшавское гетто, рассуждая о том, как надежда была использована против еврейского народа:
Все началось 22 июля 1942 года. Именно в этот день председатель “Еврейского совета” инженер Адам Черняков покончил жизнь самоубийством, поскольку гестапо потребовало от него поставлять для депортации от шести до десяти тысяч человек в день. В гетто находилось полмиллиона евреев, и гестапо боялось вооруженного или пассивного сопротивления. Ничего подобного не произошло. Двадцать-сорок тысяч евреев добровольно пошли на депортацию, не обращая внимания на листовки, распространяемые польским подпольным движением и предостерегающие от этого. Население было “зажато между страхом и лихорадочной надеждой”. Одни надеялись, что “эвакуация” означает только переселение, другие – что эти меры их не коснутся. Одни боялись, что сопротивление будет означать верную смерть, другие – что за сопротивлением последует массовая казнь в гетто, а поскольку еврейское мнение в целом было настроено против сопротивления и предпочитало иллюзии, те немногие, кто хотел бороться, уклонялись от принятия на себя такой ответственности. Немцы тщательно использовали как надежду, так и страх.
У Арендт был целый ряд претензий к надежде:
- Надежда обесчеловечивает, поскольку отвращает человека от этого мира
- Надежда – это стремление к какому-то предопределенному будущему результату
- Надежда отрывает нас от настоящего момента
- Надежда пассивна
- Надежда существует наряду со злом
Джорджо Агамбен в “Homo sacer. Sovereign Power and Bare Life” называет дегуманизированную человеческую жизнь “голой жизнью” (bare life), а её носителя – homo sacer: некто, кого можно убить, не совершая ни убийства, ни святотатства, поскольку он изгнан из пределов человеческого и божественного права, и его жизнь более не признается человеческой. Арендт была знакома с “голой жизнью” в этом смысле, посвятив целую главу “Истоков тоталитаризма” обсуждению “подготовки живых трупов” в концентрационных лагерях и лагерях уничтожения, единственным результатом которой было достижение “полного господства” через уничтожение “уникальности” и “индивидуальности” человека.
Отказ Арендт от надежды отнюдь не бросает нас “напризволяще”. В качестве деятельной проактивной альтернативы она предлагает рождённость (натальность, natality). Если надежда – это то, что мы имеем, то натальность – это то, что мы делаем. Лучший пример этого можно найти в “Истоках тоталитаризма”, которая начинается с осуждения надежды и страха и заканчивается этим отрывком из Августина, вдохновившим Арендт на концепцию натальности:
“Начало, прежде чем оно станет историческим событием, есть высшая способность человека; в политическом отношении оно тождественно свободе человека. Initium ut esset homo creatus est – “чтобы начало было положено, человек был создан”, – говорит Августин. Это начало гарантируется каждым новым рождением, это действительно каждый человек.”
Arendt’s Notion of Natality
When hope is a hindrance
