Вы, очень надеюсь, будете иметь определённое удовольствие читать текст созданный благодаря поддержке Збройних Сил України небезразличными/небайдужими людьми в рамках благотворительного мероприятия "Лонгрид за такмед" : автор пишет текст за донаты на тактическую медицину.
Посвящается March, ШШКШ, и Харьковскому Театру Кукол.
Ревность мавра и макиавеллианца
O, beware, my lord, of jealousy;
О, берегитесь, милорд, ревности;
It is the green-eyed monster which doth mock
Это зеленоглазый монстр что насмехается
The meat it feeds on; that cuckold lives in bliss
над мясом коим кормится; тот рогоносец живёт в блаженстве
Who, certain of his fate, loves not his wronger;
что, в судьбе своей уверен, изменницу не любит.
But, O, what damned minutes tells he o’er
Но, О, что за проклятые минуты того,
Who dotes, yet doubts, suspects, yet strongly loves!
кто любит, но в сомненьях, подозревает, но сильно любит всё ж!
Яго, ядовито нашептывающий на ухо Отелло, плетущий интриги, сам ревнует как чёрт. Он говорит о Дездемоне:
“Now, I do love her too;
“Теперь я тоже люблю ее;
Not out of absolute lust, though peradventure
Не из абсолютного вожделения, хотя, возможно,
I stand accountant for as great a sin,
Ответственен я и за сей великий грех,
But partly led to diet [feed] my revenge,
но отчасти из мести тоже.
О какой мести идёт речь? Яго подозревает, что Отелло подкатывал к Эмилии, и ревность жрёт его изнутри:
But partly led to diet my revenge,
Но отчасти это и послужило поводом для моей мести,
For that I do suspect the lusty Moor
ибо я подозреваю, что похотливый Мавр
Hath leaped into my seat.
вскочил на мое место.
The thought whereof
Мысль об этом
Doth, like a poisonous mineral, gnaw my inwards,
словно ядовитый минерал, гложет потрох мой
And nothing can or shall content my soul
и ничто не в состояньи мою душу утолить
Till I am evened with him, wife for wife.
пока не поквитаюсь с ним, супруга за супругу.
Or, failing so, yet that I put the Moor
Или, коль не получится, введу я Мавра
At least into a jealousy so strong
в ревность столько неистовую
That judgment cannot cure.
что рассудок не излечит.
Не ограничиваясь посевом сомнений в Отелло, Яго организует попадание платочка Дездемоны к Кассию, что служит материальным подкреплением индуцированной ревности Отелло, которая в конечном итоге заканчивается удушением Дездемоны и самоубийством Отелло. Кассий тоже получил за этот платочек от своей любовницы Бьянки — он не появлялся неделю, а тут ещё и такой компромат:
O, Cassio, whence came this?
О, Кассио, откуда это?
Is this some token from a newer friend?
Это подарочек от нового дружка?
To the felt absence now I feel a cause:
У ощущения отсутствия теперь причина есть:
Is’t come to this? Well, well”.
Уже до этого дошло? Ну-ну.”
Кто эта сука?
Кто он?
Stigma
В “Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity” (1963) Эрвинг Гоффман переосмысливает стигму как социальное явление, как отношения между “нормальными” и “ненормальными”, как событие, а не атрибут. Во-первых, стигма конструируется в культуре, а не дается от природы. Во-вторых, “действительно необходим язык отношений, а не атрибутов”
Ричард III — шекспировский злодей номер один — описывается обращением Клиффорда:
Hence, heap of wrath, foul indigested lump,
Поэтому, [ты] груда гнева, зловонный недопереваренный ломОть,
As crooked in thy manners as thy shape!
искривленный повадками и телом!
Возводящая очи небу громогласная Королева Маргарет кроет Ричарда:
“crook-back prodigy” (3 Henry VI, 1.3.75),
горбатый гений
“foul misshapen stigmatic” (2.2.136),
отвратный изуродованный стигматик
“cacodemon” (Richard III, 1.3.143),
κακοδαίμων / kakodaimōn — злой дух
или же тирада покруче “ублюдок, мать твою“:
And leave out thee? Stay, dog, for thou shalt hear me.
И оставить тебя? Постой-ка, псина, выслушай меня.
If heaven have any grievous plague in store
Коль у небес в запасе есть зараза помрачнее
Exceeding those that I can wish upon thee,
превосходящая те, что тебе желаю
O, let them keep it till thy sins be ripe
О, пусть же подождут, пока твои грехи дозреют
And then hurl down their indignation
а после гнев обрушат свой
On thee, the troubler of the poor world’s peace.
на тебя, нарушителя покоя в несчастном мире.
The worm of conscience still begnaw thy soul.
Пусть червь вины жрёт твою душу.
Thy friends suspect for traitors while thou liv’st,
В друзьях ты лишь предателей увидишь, пока живёшь,
And take deep traitors for thy dearest friends.
предателей же скрытных за дорогих друзей ты примешь.
No sleep close up that deadly eye of thine,
Ты глаз своих во сне сомкнуть не сможешь
Unless it be while some tormenting dream
лишь только в случае мучительного сна
Affrights thee with a hell of ugly devils.
пугающего тебя адом чертей мерзких.
Thou elvish-marked, abortive, rooting hog,
Ты меченый злом, недоношенный, скребущийся в грязи боров,
Thou was sealed in they nativity
ты был отмечен при рождении
The slave of nature and the son of hell,
Природы раб, и Преисподней сын
Thou slander of they heavy mother’s womb
ты опорочил чрево своей матери грузное
Thou loathed issue of they father’s loins,
ты ненавистный плоти чресел своего отца кусок
Thou rag of honor, thou detested—
ты мешок гонора, ты ненавистный—
Ричард III всего лишь один из плеяды стигматизированных для художественного фигурализма персонажей.
Аарон Мавр (Aaron the Moor), чья “его дуща будет черна как его лицо”
“will have his soul black like his face” (Titus Andronicus, 3.1.205);
Боттом, который буквально превращается в осла во “Сне в летнюю ночь”, “monster”;
Шейлок, “еврейская” одежда и “еврейский нос”;
Калибан, физически уродливый, отмеченный расовыми признаками бастард, описываемый почти как Ричард Ш:
“as disproportion’d in his manners / As in his shape” (The Tempest, 5.1.291 – 92)
сравните
“as crooked in [his] manners as in [his] shape” (2 Henry VI, 5.1.158);
Фальстафф жирен, болен, и мерзок.
“obscene greasy tallow-catch”
непристойный, сальный/жирный, “круглая глыба животного жира накапавшего на скотобойне (tallow), которую живодёр отдаёт свечнику на свечи” (tallow-catch)
(1 Henry IV )
Один из докторов замечает, что Фальстафф:
“might have more diseases than he knew for,”
имеет больше хворей, чем он знал
а из симптомов
“a moist eye, a dry hand, a yellow cheek, a white beard, a decreasing leg, an increasing belly”
влажный глаз, сухая рука, жёлтая щека, седая борода, укорачивающаяся нога, растущее брюхо
(2 Henry IV, 1.2.5; 177-79).[1]
В “The Merry Wives of Windsor” Фальстафф появляется после упоминаний в первой и второй части “Генриха IV”, и тут про него говорят “unclean knight” (нечистый рыцарь) страдающий от “dissolute disease” (беспутной болезни) (The Merry Wives of Windsor, 4.4.57; 3.3.184).
Его тело становится демонстрационным стендом его моральных несовершенств и огрех.
В болезнях виновны “lust and late-walking” (Merry Wives, 5.5.143), а Генрих V призывает Фальстаффа “make less thy body hence, and more thy grace” (2 Henry IV, 5.5.51) (поменьше туши, больше грации).
Для стигматизированной фигуры трагикомедии заканчиваются победой всего хорошего против всего плохого. Генрих VII убивает Ричарда III, Луций Андроник заживо хоронит Аарона Мавра, Генрих V изгоняет Фальстафа, Порция обращает Шейлока, Бенедикт мучает дона Джона, Эдгар убивает Эдмунда, а Просперо оставляет Калибана одного на острове. Заклейменный представитель сил зла фигурально реалистично отвратительный изгоняется или убивается.
Про козла отпущения: Азазель: Цап apopompaios
Драма
По Аристотелю
По Дарвину
What Happens in Hamlet? Exploring the Psychological Foundations of Drama by Daniel Nettle
A. Драма должна прототипически включать в себя передачу социальной информации об отношениях внутри небольших, тесных групп, подобных тем, которые характерны для естественного поведения нашего вида.
B. Эти группы должны взаимодействовать в более мелких подразделениях с особенно сильными отношениями (клики, cliques).
C. Главные герои должны предпринимать попытки максимизировать свою репродуктивную приспособленность (reproductive fitness), например, защищая себя, защищая родственников, повышая свой статус и ища себе пару.
D. Одним из факторов, определяющих, насколько захватывающей будет драма, является экстремальность ставок и изменений репродуктивной приспособленности а; логично, что максимальными экстремумами являются спаривание и смерть.
E. Попытки главных героев максимизировать свою приспособленность приведут к конфликту, либо между разными особями, либо между разными целями второго порядка одной особи. Чем богаче и сложнее эти конфликты, тем более захватывающим будет действие.
F. Особый интерес будут представлять выбор спаривания и статусная конкуренция, поскольку в этих областях поведение других членов группы в реальной жизни оказывает сильное влияние на нашу собственную приспособленность.
Что если пересказать “Гамлета” людям не слыхавшим о величии Шекспира? Американская антропологиня Лаура Боханнан опубликовала в 1966ом году эссе “Shakespeare in the Bush”, посвященное её опыту пересказывания “Гамлета” через переводчика людям из этнической группы Тив живущих в Нигерии. Ехала она туда с ожиданием обнаружить универсальные черты людской натуры, запечатлением коих в своих произведениях так знаменит (по слухам) Уильям Шекспир.
Забегая наперёд, в статье “Cultural Variation is Part of Human Nature: Literary Universals, ContextSensitivity, and “Shakespeare in the Bush” Мишель Сугияма ласково и убедительно успокаивает, что смутившие Лауру Боханнан локальные культурные различия в интерпретации “Гамлета” вестернерами и людьми племени Тив не противоречат идее универсалий, А НАОБОРОТ, комплементарно дополняют универсальный когнитивный дизайн Homo sapiens. А всё контекст-чувствительность. Натура человеческая универсальная, но вот порядки и обычаи локальные, обусловленные условиями. Где Западная Африка, а где Лондон. Но и тем и другим резонируют вопросы родства (kinship), отцеубийства (fratricide), возмездия (revenge), правосудия (justice), и безумия (madness).
“Це мєрзость, це реально мєрзость”. Экзаптация отвращения
Держаться подальше дешевле, чем связываться. Однако, отвращение куда более сложный эволюционный эмоциональный компас, чем простецкое “говна не ешь, сестру не еби, мертвечину не трожь”. Семантический перехлёст (overlap) нашего отвращения к патогенам и потенциальным источникам контаминации, и отвращения же (морально опустившиеся чиновники вызывают схожие ощущения) к моральным трансгрессиям, приводят многих к мысли об успешной экзаптации.
“Когнитивный модуль” органического отвращения оказался “задействован” в моральном домене. И таки ж да, исследования показывают, что более высокая чувствительность к отвращению (trait disgust sensitivity) связана с повышенной моральной бдительностью, социальным консерватизмом и внутригрупповым фаворитизмом.
Например, обнаружили, что дети в возрасте 6 лет обозначают моральные нарушения, связанные с вредом и справедливостью, как “отвратительные” как вербально, так и через идентификацию выражения лица. У взрослых ЭМГ-исследования продемонстрировали активацию лицевых мышц, связанных с патогенным отвращением (например, levator labii), после несправедливого обращения в игре на ультиматум и при воображении нечестного поведения. Наконец, фМРТ-исследования показали общую нейронную активацию при реакции на отвращение к патогену и несправедливое предложение в ультимативной игре (The neural basis of economic decision-making in the Ultimatum Game), воровство и насилие (Infection, Incest, and Iniquity: Investigating the Neural Correlates of Disgust and Morality), а также жестокое обращение с детьми (The Neural Basis of Human Moral Cognition).
Disgust: evolved function and structure
Согласно модели RHM, многочисленные области отвращения возникли из отвращения, которое функционирует для защиты организма от ядов. Модель RHM предлагает четыре типа отвращения с различными возбудителями:
• “глубинно-сердцевинное” отвращение,
• межличностное отвращение,
• отвращение к животной природе
• моральное отвращение.
В отличие от этого, функциональная перспектива показывает, что все эти возбудители, за исключением секса и моральных оскорблений, лучше интерпретировать как различные источники инфекционных агентов. В соответствии с традиционной моделью считается, что секс вызывает отвращение, поскольку напоминает человеку о его животной природе. С функциональной точки зрения, решения о сексуальном поведении представляют собой отдельную адаптивную проблему, связанную с избеганием сексуальных контактов с репродуктивными партнерами, подвергающими себя опасности.
Обе модели предлагают отдельную область морального отвращения. В то время как RHM интерпретирует его функцию как пользу для группы, защищая более широкий социальный порядок, предложенная здесь схема предполагает, что моральное отвращение служит индивидуальным интересам приспособления, передавая осуждение нарушителей правил другим людям.
Кроме того, функциональная модель предполагает, что поведение, вызывающее сексуальное и патогенное отвращение, поступает в системы, стратегически отбирающие поведение для осуждения, решая функционально отдельный вопрос о том, почему некоторые отвратительные действия воспринимаются как морально неправильные.
Трехдоменная шкала отвращения (Three-Domain Disgust Scale) (Tybur, Lieberman, & Griskevicius, 2009) предлагает три широкие категории отвращения.
Патогенное отвращение – это первая линия защиты от объектов, которые могут передавать болезнь, или объектов, напоминающих источник болезни.
Сексуальное отвращение – это реакция на адаптационную проблему избегания сексуальных партнеров и поведения, которое влечет за собой чистые затраты на репродуктивную пригодность.
Моральное отвращение мотивирует избегание людей, которые причиняют социальные издержки на индивидуальном и групповом уровне.
Поведенческая иммунная система
Ще знають навіть в яслах малі діти, шо краще перебдіть, ніж недобдіти
Лесь Подерв’янський
Предполагают, что обнаружение патогенов происходит по принципу детектора дыма — пожарной сигнализации. Механизмы обнаружения патогенов должны оценивать наличие или отсутствие патогенной угрозы на основе воспринимаемой информации (сигналы патогенов). Однако возможны неточности в восприятии и, соответственно, неверные оценки.
The behavioral immune system (and why it matters)
При консервативном критерии для положительного ответа (“пиздец, пожар, горим нахуй!”) необходимо больше доказательств наличия стимула, что может быть как попаданием (правильный положительный ответ), так и ложной тревогой (неправильный положительный ответ).
Более консервативный критерий приведет к меньшему количеству ложных тревог (ложноположительных ответов), но и к большему количеству промахов (ложноотрицательных ответов).
При применении либерального критерия для положительного ответа требуется меньше доказательств, и такой сдвиг приведет к большему числу ложных тревог, но и к меньшему числу промахов. Теория управления ошибками предполагает, что системы обнаружения угроз, такие как поведенческая иммунная система, должны иметь либеральные критерии обнаружения, поскольку затраты на ложную тревогу обычно меньше, чем затраты на промах (лучше перестраховаться, чем потом жалеть). Таким образом,
Хорошо спроектированная поведенческая иммунная система должна быть откалибрована так, чтобы иметь либеральный критерий принятия решения для обнаружения патогенов
Во-первых, некоторые признаки (например, ожирение), но не все отклонения от прототипов, интерпретируются поведенческой иммунной системой как сигналы патогенности, что приводит к возникновению мотивации избегания и предрассудков.
Во-вторых, поведенческая иммунная система мотивирует избегание объектов и субъектов, связанных с высоким риском инфицирования, а также объектов и субъектов, контакт с которыми малоприятен (например, из-за низкой межличностной ценности или воспринимаемой недостоверности).
Прямоугольники обозначают гипотетические психологические процессы. Овалы обозначают гипотетические переменные, которые являются входами или выходами психологических процессов. Пунктирные линии указывают на то, что подсказка может быть входной для одного или обоих процессов, оценивающих присутствие патогена и межличностную ценность.
Puritania
Глава “Moral variation from universal computations” из статьи The puritanical moral contract: Purity, cooperation, and the architecture of the moral mind:
“Мы утверждаем, что вариативность морали обусловлена не неограниченной координацией на основе произвольных норм (DeScioli & Kurzban), не множественностью моральных когнитивных систем (Graham et al.), а гибкими вычислениями взаимной выгоды на основе переменных факторов. В отличие от Вейта и Браунинга, мы не считаем, что пуританская мораль сама по себе имеет “глубокие эволюционные корни”, поскольку она способствовала бы самоконтролю, необходимому для совместного добывания пищи в процессе эволюции человека. Причина в том, что, как справедливо подчеркивает Сайм, пуританские нормы кажутся слабыми, а то и вовсе отсутствуют во многих малых обществах. Мы также не утверждали, что пуританская мораль возникает из “врожденных интуиций о самоконтроле” (DeScioli & Kurzban), которые сами по себе были бы “адаптивными” (Becker & Bernecker). Скорее, пуританские моральные суждения возникают в результате обычных вычислений морального познания –
“Что было бы взаимовыгодно, если бы все так поступали?” (André et al., 2022; Levine et al., 2020)
когда последние попадают в условия окружающей среды, где издержки аскетической сдержанности выглядят стоящими взаимных выгод социального мира.
В соответствии с этим понятием баланса затрат и выгод Боннефон делает провокационное предположение, что с появлением автономных автомобилей и других машин новая форма пуританской морали может заменить дорогостоящее и требующее усилий пуританство, от которого отказались общества WEIRD (Western, educated, industrialized, rich and democratic). Чтобы предотвратить сбои в самоконтроле, люди будут считать, что морально обязаны не заниматься трудоемкими тренировками самоконтроля, а просто уступить свои полномочия самоуправляемым машинам (например, автономным автомобилям), которые никогда не бывают импульсивными или пьяными – гораздо менее затратный способ защиты общественного блага от человеческих импульсов. Эта гипотеза прекрасно иллюстрирует тот факт, что мораль – это не набор жестких правил, а продукт неограниченных вычислений.”
“Король Лир” обо всём: непростые отношения между стареющими родителями и взрослыми детьми, конфликт между братом и сестрой, супружеские распри, сексуальная ревность, жестокий конфликт между слугами и хозяевами, политические разногласия и война между народами.
Дезинтеграция и крах личности короля, который воплощает в себе суверена, сопровождаются крахом государства. Стеная над телом своей младшей дочери Корделии он умирает.
Why should a dog, a horse, a rat have life,
And thou no breath at all?
Oh, thou’lt come no more,
Never, never, never, never, never.
—Pray you, undo this button.
Thank you, sir. Do you see this?
Look on her. Look, her lips.
Look there, look there.
O, O, O, O.
[помирає]
Спустя шесть реплик Олбани сообщает Кенту и Эдгару, что им разбираться с растерзанной страной:
Friends of my soul, you twain
Rule in this realm, and the gored state sustain.
Пьеса становится трагедией именно потому, что авторитет (authority), сначала в лице Лира, а затем в лице макиавеллистов-антагонистов, не выдерживает легитимности.
Отрывок из статьи: An Evolutionary Approach to Shakespeare’s King Lear
“Лицемерие в речах антагонистов отражает недобросовестность их притязаний на политическую власть. Будучи чистыми эгоистами, антагонисты понимают, что должны хотя бы притвориться воплощением морального чувства общества. Освальд – всего лишь собака, преданная, но без принципов. Кент говорит про него “Такие улыбчивые плуты, как эти, – говорит он, – служат всем похотям и порывам своего хозяина, “ничего не зная, как собаки, но следуя”. Эдмунд, Гонерилья и Рейгана могут претендовать на еще меньший авторитет, чем тот, на который мог бы претендовать преданный пес. Они – чудовища в человеческом обличье. Вместо уз, составляющих основу общества, их единственными отношениями с другими людьми являются зависть, обида, хищная похоть, ревность и убийственный обман. Образы свирепых диких животных, пронизывающие пьесу, отражают качество их внутренней жизни. Человеческие обломки, которыми усеяна сцена, служат примером последствий жизни, протекающей без законных форм власти.”
Что мне эта квинтэссенция праха
Фрагмент главы о Гамлете из книги “Characters of Shakespeare’s Plays” by William Hazlitt (1908)
“Это тот самый Гамлет Датчанин, о котором мы читали в юности и которого, можно сказать, почти помним в зрелые годы; тот, кто произнес знаменитый монолог (soliloquy) о жизни, кто давал советы игрокам, кто считал
“this goodly frame, the earth, a steril promontory, and this brave o’er-hanging firmament, the air, this majestical roof fretted with golden fire, a foul and pestilent congregation of vapours”;
“эту добротную раму, землю, стерильным мысом, а эту смелую, нависающую над головой твердь, воздух, эту величественную крышу, оправленную в золотой огонь, поганым и ядовитым скоплением паров”;
whom “man delighted not, nor woman neither “;
кого “ни мужчина не радовал, ни женщина”;
тот, кто разговаривал с гробокопателями и морализировал над черепом Йорика; школьный товарищ Розенкранца и Гильденстерна в Виттенберге; друг Горацио; любовник Офелии; тот, кто был безумен и отправлен в Англию; медленный мститель за смерть отца; живший при дворе Горвендиуса за пятьсот лет до нашего рождения, но все мысли которого мы, кажется, знаем так же хорошо, как свои собственные, потому что мы читали их у Шекспира.
Гамлет – это имя; его речи и изречения – лишь праздная чеканка мозга поэта. Что же тогда, разве они не реальны? Они так же реальны, как наши собственные мысли. Их реальность – в сознании читателя. Гамлет – это мы. В этой пьесе есть пророческая правда, которая выше правды истории. Кто впадал в задумчивость и меланхолию из-за своих или чужих несчастий, кто “таскал с собой захмарене обличчя роздуму” (clouded brow of reflection) и считал себя “слишком много на солнце” (“too much i’ th’ sun;”), кто видел, как золотая лампа дня тускнеет от завистливых туманов, поднимающихся в его собственной груди, и находил в мире перед собой лишь унылую пустоту, в которой не осталось ничего примечательного, кто познал
“the pangs of despised love, the insolence of office, or the spurns which patient merit of the unworthy takes;”
“муки презренной любви, высокомерие\надменность власти, или пинки что терпеливые от недостойных принимают”;
Тот, кто чувствовал, как его разум тонет внутри него, а печаль цепляется за сердце, как недуг, у кого надежды загублены (blighted), а молодость пошатнулась от видений странных вещей; кто не может быть спокоен, пока видит зло, витающее рядом, как призрак; чьи силы действия пожраны мыслями, кому вселенная кажется бесконечной, а он сам – ничем; чья душевная горечь делает его безразличным к последствиям, и кто идет на спектакль как на лучшее средство отстраниться отбросить, повторно избавиться (a second remove), от злоключений жизни (evils of life) путём их насмешливого изображения – вот это истинный Гамлет.”
